ертьвековой давности, то невольно подозреваешь себя в несвободе от обязательных аберраций последующего времени. И проверить подлинность красок прежних картин и коллизий нечем. Поэтому сомнение неизбежно сменяется вынужденным принятием на веру. Ведь ничего другого не остаётся. По крайней мере – для меня.
Речь не о фактической стороне дела – вкрадчивый склероз, слава богу, ещё не обрёл безраздельную власть над многострадальным серым веществом – а об эмоциональном фоне, психологических ньюансах, силе переживаний. Оттенки толщи истекших лет неотделимы от умершей ауры. Но, может, в том и секрет временного возвращения её дыхания.
Речь не о ностальгической отрыжке вчерашника. Просто смысл воссоздания вне высокой степени точности теряется. Разумеется, стопроцентные попадания в истекшее иллюзорны. Но приближения возможны и желанны. Тем более, если интерес к тому – не праздный. Но об этом позже: всему своё время…
Вот освещённая слабосильными лампочками холодная комната облупившегося провинциального особнячка, где на шатких стульях не первой молодости восседают люди разного пола и возраста, телосложения и опрятности, достатка и взглядов. Кажется, едва ли можно обнаружить у них что-либо общее. А между тем они вместе выслушивают выступающих, на равных чертыхаются в прениях, без стеснения адресуют друг другу рождающиеся на ходу максимы.
Посреди комнаты – великих размеров стол, за которым расположился хитровато улыбающийся человек, едкими комментариями и мягкими призывами пытающийся обратить нарастающий гвалт в нечто более стройное и диалогичное. Но всякий раз эффект от его вмешательства чрезвычайно кратковременный. Уже через несколько минут попридержанные было эмоции начинают искрить с новой силой. Улыбчивый досадливо машет рукой и устало вздыхает.
А за спиной мга волглая, темень, безлюдье. Выйдешь – и сгинешь разом. Только дверь отвори… Вернее глядеть и глядеть на оконные отблески словесных баталий, внимать ярым сотрясениям пыльного воздуха, мешкать уныло по окончании действа. И в самом деле уже пора?.. Ну, здравствуй, ночь!
* * *
Светало неохотно. Редкие хлопья скользили в окне по косой. Скудно сочился зеленоватый свет.
«Быстрее, быстрее, ещё быстрее, – крутилось отчего-то в мозгу, – Вперёд, бумагомаратель!» Перевалившись через посапывающую Муту, я повлёкся к подоконнику, отыскал на нём фужер с какой-то гадостью и опрокинул в себя. «Почему всё так медленно?»
Одежда была разбросана по полу, стул опрокинут, входная дверь приоткрыта. Чёрт-те что!
Мута была жадной, упорной, порывистой. Вся – хлюпающий пот, сбивчивое дыхание, сухие губы. Она истово стремилась к близкой своей цели, и ничего другого для неё не существовало. Невидящие глаза, задревеневшая спина, сжатые кулачки…
Слабосильный рассвет нехотя заполнял разгромленную комнату. «Мута, мутота, медленно…» – необоримо крутилось в мозгу. «Нужно, чтобы всё происходило вовремя. А лучше – слегка время опережая. Чуть-чуть, дабы не разминуться с ним вовсе». Я оглянулся на растерзанную постель, распластанную Муту, драные обои и горько подумал, как я отстаю. Катастрофически и безнадёжно.
* * *
Народ в лито собирался пёстрый. Здесь бывали и прыщавые запинающиеся юноши, и вдохновенные дамы бальзаковского возраста, и вполне благополучные средней руки совслужащие. Разумеется, в изобилии встречались и люди с психическими помрачениями. Так приходил человек, имевший склонность к расшифровке фамилий классиков. Например, фамилию «Лермонтов» он истолковывал как сокращённое словосочетание «лернейского монстра товарищ». Не менее зловещие открытия были заключены в именах подавляющего большинства писателей первого ряда. Именно в поддержке их тёмными силами и крылась, по его мнению, главная причина того, что данные сочинители и составили этот самый первый ряд. Вопрос вызывал разночтения. Дело доходило до драки.
Возникали и весьма экзотические персонажи. Один из весьма не юных завсегдатаев до белых мух щеголял в сандалиях на босу ногу, круглогодично жил в комнатке без оконных стёкол, а также изъяснялся почти исключительно афоризмами, кои и составляли единственный продукт его творческих усилий. Другой творил таблицы соответствия товарищей по сочинительству определённым светилам и прогнозировал их творческое будущее, чем вызывал почтительное и несколько подобострастное к себе отношение. Приходил на заседания и человек, лишённый большей части правой ушной раковины. Это не только придавало ему загадочный и устрашающий вид, но и причудливо искажало слух. И судя по его репликам, можно было заподозрить, что он различает лишь ноты чьей-то угрозы или беззащитности перед угрозой. Остальное богатство значений оставалось за спектром воспринимаемых частот. Кто кого? Единственно возможная постановка вопроса о грядущем триумфе. А без него всё теряет всякий смысл.
Далеко не все, конечно, искали в общении лишь призрак славы. Там бывали и глубокие пенсионерки, жаждавшие собеседников, и бравые отставники, болеющие за отечество, и барышни, высматривающие поклонников. К последним, пожалуй, относилась и Мута. Сама она, помнится, ничего не писала. По крайней мере не читала ни на публике, ни приватно.