Что же ещё здешнему жителю нужно? Всё уже дано.
* * *
– Если сон долгий, к середине уже забываешь начало. А внятно пересказать сможешь и вовсе лишь финал. Поди попробуй прочти нынче большой роман. Только по праздности да особому пристрастию какому. Так многомесячные труды втуне и остаются. Вы представляете себе человека в здравом уме, вечерами самозабвенно изучающего солженицинские кирпичи?.. Я не о критиках. Это случай клинический.
* * *
– Не давайте выветриваться радости. Не относитесь к ней как к само собой разумеющейся штуке. Это товар штучный и скоропортящейся. Так не потакайте порче!
* * *
Икела мы любили за сомнительные живописные байки, апоокрифические россказни с жутковатыми подробностями, завораживающие давно выветрившимся колоритом ретроспекции. Он рассказывал горячо, с многочисленными лирическими отступлениями, изображал персонажей повествования в лицах. Видно было, что ему самому сие действо доставляло немалое наслаждение.
– Этот человек был очень известным стихотворцем фронтового ещё поколения. Хотя поэтом – прямо говоря, никаким. Это, как вы понимаете, в порядке вещей. Приходит он в один прекрасный – а для моего героя не ладный – день в ЦДЛ. Ясное дело, в пальцах тремор, в теле лихорадка, в глазах огонь со вчерашнего. А в карманах, следовательно, ветер. Оглядел он страждущим взглядом Дубовый зал и узрел одиноко сидящего за столиком знакомого критика. Не слишком, впрочем, дружественного – но выбирать не приходилось. Тем более, что тот смачно приканчивал графинчик коньяку. Усевшись за столик напротив критика, стихотворец долго и выразительно глядел ему в глаза. Двоякой трактовки взгляд этот не допускал. «Не умеешь пить – не пей! – торжественно откликнулся критик, наливая себе очередную стопку, – официант, принесите молодому человеку минералки! Нужно, друг ты мой, знать возможности своего организма. Вот я, к примеру, поллитру оприходовал и ещё могу. Главное, не терять человеческого облика! Писатель в любых ситуациях должен выглядеть достойно. Помни о том, кто ты есть… Официант, принесите ещё графинчик! Но ты на него рот не разевай: тебе водичка показана. Господь терпел – и нам велел. Ну, твоё, стало быть, здоровье!..»
Критик лихо махнул ещё одну полную стопку, высказал несколько ценных мыслей по поводу того, как следует жить, задумался глубоко и … рухнул под стол. Стихотворец не стал мешать его сладкому сну и, прихватив графинчик, благополучно переместился за дальний свободный столик, где в два приёма весь этот графинчик и приговорил. После четверти часа молчаливого созерцания исторического интерьера он поднялся и, по свидетельству очевидцев, переходя от столика к столику, принялся что-то настойчиво выяснять у присутствующих. Причём полученные сведения его вроде бы удовлетворяли – он кивал, улыбался, хлопал собеседника по плечу… Но переходил к соседям, и процедура расспросов возобновлялась. Походка стихотворца становилась всё более шаткой; для сохранения равновесия он всё активнее