улочками всё вниз и вниз, чтоб не опоздать на катер. У билетной кассы Никольская услышала меж братьями: «Давай на шару». Едва успели вскочить на трап, катер сразу отошёл. Плыл теперь не спеша, любовно залитый бирюзовыми водами, набирая скорость. Братья, сидя на палубе, тут же и уснули в лёгкой качке, едва соприкасаясь плечами.
…В дальнейшем Никольская не знала никаких забот – ни добычи билетов, ни стояния в очередях, никаких планов и маршрутов. Всё как старший взял на себя Сергей. В заботе его не было угодничества, ничего рассчитанного, кроме самочувствия, которое спокойной волной перекатывалось от одного к другому и ко всем вместе.
Ия в лёгком платье и босоножках качалась на палубе, как в невесомости, где-то они выходили, садились. Плыла по морю, испытывая давно забытое чувство надёжности, как в детстве. Серёжа выбирал пляж, ставили палатку, планировали вечер. Ия отдала свой кошелёк Серёже – остальное её не касалось. Кто-то купил в ботаническом саду приглянувшиеся ей ракушечные бусы. Пили у киоска сухое вино. «Шаровой» виноград избавил от забот о пропитании. Сергей, парализуя очередь, покупал сразу десять пакетов молока:
– У меня каникулы кончаются! Мне некогда.
Люди не спешили предавать красоту утра и восстанавливать мелкую земную справедливость.
По Гурзуфу текли шелковичные реки. Там был «на шару» миндаль, маслины, грецкие орехи.
– Где вы орехи брали? – спросила белая пара недавно прибывших сюда людей.
– А вот, пожалуйста! – Сергей щедро развёл рукой, как покоритель Крыма.
– Можно рвать? – опешили те.
– Разумеется! – Отойдя, все четверо оглянулись, как молодая пара с воодушевлением принялась трепать доверчивое дерево.
– Мы передали им свою «шару»! – обрадовался Вася.
Местным жителям нравилось, что обрывали их деревья, которые росли из крыш, разваливая сарайчики. Собаки в садах сидели на деревянных подставках и не тявкали. Гурзуф был похож на коммунальную квартиру. Через дорогу можно дотянуться из одного окна, до графина с водой в окне напротив и утолить жажду.
Но более всего приморский город походил на музыкальную шкатулку: каждый час выдвигался свой ящик, и происходило действо. На крыше, служившей балконом, играли в карты, внизу стирали, на крыльце варили варенье из шелковицы. Открывались двери с медными ручками, закрывали окна. Стараясь не поцарапать стены, полз наверх «Москвич». Из переулка по ступеням выходили нарядные люди. Пожилая пара сидела на красной трубочке ограды в центре площади, чинно ужинала молоком из пакетов. И никто никого не видел. Со дна шкатулки рвался тонкий свист – в голубом мигании наплывал из окон взволнованный голос теледиктора.
Только дворник с золотыми дужками очков на переносице, в тельняшке-безрукавке был в натуральную величину. С важностью профессора, который вынужден отвлечься от серьёзных дел, успешно накалывая на остриё палки бумажный мусор.
Устав от солнца, Ия легла на тёплый парапет и положила осторожно голову на колени Васе. На улицах зажёгся свет. «Ой, фонаря надо мной теперь не надо бы…».
Где-то заиграла