И, если сейчас я испытываю боль, то только потому что живу по-настоящему и по-настоящему чувствую. В книгах этому не научат.
И вновь эта тишина, разорвать которую порой не в силу даже пронзительному крику. Ашната лежала на спине, заложив руки за голову. Она смотрела в потолок: на него ложился свет фар подъезжающих к дому машин. Рядом с общежитием располагалось много жилых домов. Уютные, утопающие в зелени дворы, детская площадка, даже несколько дубов у подъездов. Когда Ашната впервые увидела это место, оно напомнило ей тихий оазис. На дворе стояло жаркое лето. Вся в растрепанных чувствах, она шла к этому зданию, как к последней надежде. Сложно сохранять равновесие, когда тебя предают. Сильная по натуре, но очень ранимая белокурая девушка шла твердым шагом по зеленому двору, не оглядываясь назад. Темные очки скрывали красные от слез глаза, в которых застыло отчаяние. Постучав в кабинет директора общежития, она больше не могла давить в себе боль. Рассказав все, как есть, она получила долгожданное разрешение на проживание. Зайдя в свою комнату, которую ей выделили, она села на диван и ощутила себя счастливой… Здесь, в крохотной комнатке, посреди шумного города, она чувствовала себя защищённой. Защищённее может быть только в утробе матери. Над её головой была крыша. Разве это не счастье, знать, что в дождь и в зимнюю стужу, над твоей головой крыша?
– Помнишь, как мы с тобой до утра болтали, когда ты только заехала в комнату? – спросила Ашната.
– Для меня, то время было счастливым, не смотря ни на что! – голос Анны слегка задрожал.
– Должно быть, эти стены привыкли встречать людей со слезами в глазах. Ты приехала заплаканная.
– А ты успокаивала меня. Да, у тебя дар. Я открылась тебе сразу. Знала, что ты не будешь смеяться надо мной.
– Возможно, тебе нужен был незнакомый человек, чтобы рассказать все, что разрывало душу напополам. Ведь тогда твоя жизнь разделилась «до» и «после», – Ашнате было тяжело говорить об этом. Её душа не раз была разделена надвое, а такие раны не заживают никогда.
– Ты ведь знаешь, я ни с кем не церемонюсь. Бываю грубовата, как пацан. Но с тобой мне хотелось быть другой. Смотря на тебя, такую красивую… не знаю, как сказать, такую женственную и нежную, мне захотелось стать такой же.
– Анна, ты не знаешь какая ты! Ты красива, и твоя грубость это всего лишь самооборона, которая ослабевает, когда ты чувствуешь, что опасности нет.
– Не знаю, я не умею так умно говорить и думать. Я простая девчонка. Н-да, девчонка, звучит глупо. Мне ведь 28 лет.
– И в сорок можно оставаться девчонкой. Возраст – для паспорта, душа не знает возраста.
– А тебе невозможно не верить, подруга. Смотрю на тебя и удивляюсь, ты младше меня всего на год, а кажешься моложе на несколько жизней.
– Если бы так… – вздохнув, ответила Ашната.
Она не так давно научилась плакать тихо. Чтобы никто не слышал и не догадался. Наверное она даже этому не училась. Но, живя, с чужими людьми, поневоле наращиваешь на себе ракушку, в которую удобно нырять, хотя бы для того, чтобы бесшумно поплакать…
– Никто знает, как встречать Новый