окнам, приняв позу наблюдателя, словно уселись смотреть передачу по телеку, главный герой которой я. И не подумай, я не трус, ну или не совсем, просто не люблю ловить на себе несметное количество чужих глаз, при том, что сам не способен усмотреть окантовку зрителя со всем к нему прилегающим. Да и тишину я люблю, а шум – безжалостный разрушитель крепостей тихого забвения.
Чистый бодрящий воздух окутал мою шею. Мы курили «Филип Морис» – большего наши карманы не позволяли. Сигаретный дым, вялым темпом проигравшего, отступал от меня куда-то ввысь. Я поднял лицо к небу, следуя за волнистым дымом, и запечатлел интересное сравнение: тёмное полотно, нависшее над городом, с горящими серебристо-белыми звёздами, являлось не чем иным, как изображение космического пространства через линзу большущей подзорной трубы. Округлая связка домов, этого двора – это внутренние стенки трубы. Был бы я великаном, я бы вырвал с корнем эти дома, поднёс бы к глазу и вращал бы объектив самодельного приспособления, усевшись где-нибудь на откосе вместительного холма, приближая и отдаляя, видимую картинку неизвестного. Я перевёл взгляд на окно, дома напротив, с которого доносилась музыка, причём так громко, что её мог не услышать только глухой. Рядом горело ещё два окна, в которых явно билась жизнь. Видимо это и есть наше место остановки, сказал я про себя. Валя тоже обратил внимание на эти окна, он также всё понял.
– Видимо нам туда, – сказал он.
– Ага, – говорю.
– Постоим, доку’им? – зная ответ, спросил он.
– Ага, – ответил я.
Нам обоим не хотелось двигаться с места, сигареты служили, своего рода, оправданием. На мягких щеках Вали выступил румянец. Это свойственный процесс для его кожи, к которому я успел привыкнуть за время нашего общения. Сколько я не ломал голову, почему и зачем, так и не нашлось ответа, объясняющего данную догму его организма. Может он часто стесняется чего-то, может, наоборот, думает о чём-то хорошем и, до боли, приятном. Кто знает. Я склонен думать, что этот видимый дефект вызван нежной душой и чистым сердцем. Ну да – слишком высоко взял. Но почему бы и нет?
– Валь, ты опять покраснел, – сказал я ему.
– Да я же гово’ил, что не знаю почему к’аснею, – с лёгкой досадой отозвался он и закурил свою, уже досадливую, красноту.
Вдруг, одно из живых окон резко распахнулось. Из окна показалась весёлая девчонка. Она вскинула руку и, чуть ли не переваливаясь на улицу, пьяным голосом, окончательно разбудив соседей, заорала:
– Сюда! Вот я! Парни! – Она махала кистью, прыгая на ровном месте. Другой рукой слабо придерживала телефон.
В тот же момент, Андрей, с прижатым к уху телефоном, вылез из машины, маша ей в ответ, приговаривая и в трубку, и в улицу:
– Да, да, вижу. Всё, идём.
Девчонку будто ущипнули, она заверещала, как резанная свинья, и скрылась в светлой квартире. С окна доносились возгласы и крики, говорившие, что пьянка в полном разгаре.
Андрей потушил фары, заглушил двигатель.
– Ну, чё встали? –