абсолютно здоров. Но ведь и ни один псих не признается, что он болен. Надо с Шуриком еще раз переговорить – может, посоветует чего? Да нет, он уже советовал. Стало быть, и ему ничего говорить не нужно – а то еще сам командиру доложит, из лучших побуждений. Пусть это станет моей собственной тайной. Да это же бред. Спокойно. Если я осознаю, что брежу, значит – я здоров. А может, я сплю?»
Ковалев остановился. Рота, громыхая сапогами, побежала дальше. Такого на зарядках не было никогда. Отмечались, хоть и достаточно редко, случаи, когда обессилевший боец падал, еще реже новобранцу допускалось справить нужду. Но чтобы курсант просто остановился и пропустил всех вперед – такого, совершенно однозначно, не было ни разу. Сильный удар по печени выбил Вадима из транса и заставил замереть. Теплым широким лезвием боль отразилась в левом боку и поползла обратно. Первым, что осознал Вадим, стала абсолютная уверенность в реальности происходящего. Он не спал – это точно.
Рома Савенко был евреем. Невысокий такой, плотный парнишка с кучерявой головой и маленькими черными глазками. Ничего особенного, а тем более скверного в самой принадлежности к этой уважаемой национальности – конечно же, не было. Просто прохождение настоящей срочной службы – занятие, никоим образом для еврея не подходящее. Как правило, в этом нежном возрасте они либо вгрызаются в гранит науки, либо страдают от тяжкого, неизлечимого недуга. А Рома почему-то явил себя вооруженным силам совершенно здоровым и избегающим студенческих лишений. Теперь же, будучи «полторашником», имел полное право воспитывать молодых, и правом этим пользовался, как говорится, вовсю. Природа не наделила его силой и ловкостью, а собственный курс молодого бойца даровал злость и обиду за унижения. Но уже совсем странным было то, что Рома служил в учебном центре второй год, и не являлся ни писарем в штабе, ни «каличем» в госпитале. Прозвище у Савенко было простое и короткое: Изя.
В солнечный июльский день, когда курсанты покидали учебку и разъезжались по боевым частям, практически все годки, да и офицеры роты, явились пожать руку каждому из убывающих матросов. Добрые напутственные слова и искренние пожелания были сказаны всем без исключения ребятам. Всем – но не всеми: Ковалев ждал появления в роте того, кто упорно туда не приходил. Именно Изя не стал прощаться с ребятами, а ушел на склад, располагавшийся на чердаке корпуса. Перед самым последним построением Вадим пробрался туда и, сломав задвинутую с внутренней стороны щеколду, вошел в забитое военным хламом помещение. Куривший у шкафа Изя с тревогой посмотрел на курсанта и, отступив, упал. Несколько десятков рундуков, наполненных портянками, свалились Роме на голову, вызвав улыбку курсанта и негодование старослужащего. Вадим помог ему подняться и спросил:
– Ну что, сука, даже попрощаться не придешь?
– Иди, давай, Ковалев. Не мешай мне тут.
– Сейчас пойду, вопрос только один решу.
– Чего?
– Вопрос, говорю, решить