и нехорошую. Она пробовала прикрыть глаза, но от этого голова кружилась ещё больше.
«Боже мой!» – думала Елена Николаевна, – «Это несносно! Я больна, по-видимому. Отчего же всё время делается дурно? И эта музыка, она опять здесь…»
Варенька доиграла, наконец, «К Элизе», музыкальная часть приёма окончилась. Гости начали свободно расходиться по залам. Взяв рассеянно какое-то пирожное с подноса, Елена Николаевна вышла в соседнюю комнату и устроилась там подле приоткрытого окна. Воздух, проскальзывающий в помещение, был не так свеж, как в подмосковном имении, но теперь ей и это было во благо.
Покойный отец не любил Петербурга, называл его злою колдуньей, прекрасной и холодной. Что-то было в этом городе такое, чего нельзя объяснить словами, а только ощутить чутким сердцем. Для чего пришла в мир его мисти-ческая красота? Для чего чарует она взор, пленяет душу, а потом обволакивает её неведомой, тяжёлой мукой, непонятной и неизлечимой?
«Какая я, никуда не гожусь! Всё на меня действует, и город, и музыка. И этот господин, с которым, кажется, дружен граф С., так до неприличия пристально смотревший на меня во время музыки… Или здесь теперь так принято, а я просто неотёсанная провинциалка?»
За окном послышались мужские голоса. Одна из дверей залы вела в сад, крыльцо за нею представляло собой подобие портика. Несколько человек громко смеялись, обсуждая что-то забавное, а один выделялся более других, т.к. го-ворил громко и развязно:
– Вы видели, господа, какой миль пардон выписал наш графушка себе из Москвы? Этакий амурчик!
– Вы о той шатенке, которая сидит весь вечер с блаженным выражением лица?
– А, по-моему, вы несправедливы, князь, к этой даме. Она очень и очень мила. Хотя, слово «амурчик» к ней несколько неподходяще.
Смешок предварил следующую фразу. Говоривший её явно хотел поддеть того, кто начал тему:
– Сержу заранее не нравятся женщины, в которых он чувствует характер. А эта может дать отпор нашему Дон Жуану.
– Фи, Николя, какие вензель-пензели ты накручиваешь! – это говорил опять тот, первый. – Где ты видел женщин, дающих отпоры?
– Представь, Серж, что видел. И даже был знаком.
– Это тебя Кавказ испортил, миль пардон. Там отпор дают мужья, кинжал в бок – и кончено дело.
– Полно, не горячись, Серж. Верстовский довольно прожил и в Европе.
– Плевать я хотел и на Европы и на рыжих дур! Кто на пари со мной, что через три дня мадам будет обожать меня?
– Три дня? Лих ты, братец, сегодня! Возьми, хотя бы, неделю.
– Ну, так что? Пари?
– Бог знает что, господа, гнусность какая – то!
– Да тебе-то что, пусть веселится.
– Идёмте, идёмте, господа, последнее «мерси» – и пора по домам!
Голоса за окном отодвинулись, а в комнату кто-то вошёл. Елена Николаевна обернулась и увидела незнакомую пожилую даму. Проходя мимо, она ощутила исходящий от неё резкий, отвратительный запах застарелой пудры, плохих духов