Клейма.
Направил он вниз ее руку, и тела коснулся металл,
Пред нею Филон извивался, пред нею Филон кричал.
Он трижды проделал это, к мольбам и стенаньям жесток:
Чела железо коснулось, и дважды – коснулось щек.
Когда это сделано было, сказал он жене: «Взгляни —
Ты славно его заклеймила! Теперь я разрежу ремни.
О как же ты сладко, отмщенье!» – и путы разрезал он.
Шатаясь, рыдая от боли, поднялся с пола Филон.
И тот, кто был схож с Аполлоном, кто женщин пленял красой, —
Стал страшен, подобен сатиру, и скрылся во тьме ночной.
Явились они на суд Короля, и тот объявил закон:
«Коль кто-то чужую жену соблазнит – да будет он впредь заклеймен.
Да будет Клеймо на его челе, да будет оно на щеках —
Чтоб каждый видел его позор, и боль, и трепет, и страх.
Пусть видит повсюду презрение он, пусть слышит всеобщий смех;
Пускай он уходит в пещеры, во тьму – и прячется там от всех.
Он будет изгнан из мира людей – да будет навеки так;
Пусть ждет судьба хуже смерти того, кто смел осквернить Очаг».
Баллада про растяпу Генри Смита
Немного на свете таких чудил – захочешь, не враз найдешь.
Три сотни отводов он застолбил, а золота – ни на грош;
Стремглав летел он на край земли, за буйной толпой спеша;
Соседи лопатой злато гребли – а он не имел ни шиша.
Разведал жилу, решил: обман, – сбыл за понюх табаку,
И золото все утекло в карман попутчику-дураку.
Однажды пробил двенадцать шурфов – крупинки не отыскал,
А справа и слева везучий люд мешками злато таскал.
Облом случался за разом раз – тут спиться немудрено
Но Смит Растяпа не верил в сглаз – к утратам привык давно.
И вот в девятьсот четвертом году – то был високосный год —
Растяпа Генри на Ханкер-Крик прибрал боковой отвод.
Начал копать – и решила судьба: везеньем ему воздаст.
В начале зимы он вскрыл наконец богатый и мощный пласт.
В канавках промывочного лотка осел золотой песок.
День-ночь напролет он рыл, словно крот, выкладывался как мог.
Кончался декабрь, леденела мгла, аренды срок истекал,
А он ликовал: наконец-то урвал то, чего так алкал.
Сидел и думал: ну почему коварны судьбы пути?
И вдруг до слез захотелось ему красотку себе найти.
Чтоб ластилась будто зверек она, с него не сводила глаз,
Подруга, советчица, радость, жена, опора во всякий час.
Собрался поесть, костер разложил – мелькнула мысль невпопад:
Что толку от им застолбленных жил? Любовь – вот истинный клад!
Порылся в котомке, сморщив лицо, забытый подарок нашел —
Пасхальное крашеное яйцо, надписано карандашом.
О них с теплом припомнит любой, кто шел по юконской тропе.
Их женщины слали, свои адреса черкнувши на скорлупе.
И самый тупой златокоп-шакал, что только себя ценил,
К