вырвался, бросился бежать, минуя библиотеку, машины, банк, аптеку, шум, тишину, яблоко, выроненное старухой, пахнущее опилками, стоптанный ботинок, дохлую крысу, трамвай, разговор, светофор, салют. Он ворвался домой, запер дверь, выключил домофон, телефон. Отдышался, задернул шторы, упал на кресло, включил радио.
– Этот парень просто сумасшедший, что он творит, он разбрасывает вокруг себя тапки, семечки, музыку, танцы, цветы, кресты.
Он выключил приемник, поставил чай на огонь, замариновал свинину, чтобы вечером пожарить ее.
– Свинья стала свининой, как демократ диктатором. Ничего. Скоро будет тепло. Выпью. Поем. Еще немного Парижа, Мадрида и пустоты.
Во сне он был водителем трамвая, разрезающим пополам крокодилов. Он мчался по городу, отрубая головы и хвосты. Крокодилы превращались в обоюдоострые ножи. Острием была кровь, бьющая, как фонтан. Утром он брился, снимал щетину. Она была проституткой. Улица звала на прогулку. Он шел, наматывая на себя дорогу, напоминая собой чемодан, который сдают в багаж.
– Да ты же не открываешься, – сказала ему старуха, – вот захочу я достать из тебя книгу, но не смогу.
Секс разливался в воздухе, им пахли сосны, собаки, кошки, мысли о еде, о сигаретах, трамваи, булочная, кафе, прогулка, одолжи сто рублей, жко и грехи.
– Изо всех ударов я люблю апперкот: он устремлен наверх. Хлеб надо ломать, а не резать.
Он не любил ножа. Зашел в книжный.
– Есть ли Акутагава?
– Не бывает, а кто это?
Он купил Хайдеггера, вышел, надвинув кепку на лоб. Набрал номер телефона, написанный на стене. Это Татьяна.
– Кто вы, откуда у вас мой номер, куда идете, чем занимаетесь, почему позвонили?
– Захотелось увидеться, но вечером у меня не будет денег, чтобы сводить вас в кафе. Постоим у подъезда. Наступив на снег, выпавший из реальности.
Он выключил телефон, записав ее адрес. День прошел в ожидании. Ломал шоколад, ел его, читал книгу, скорее листал, не вдавался в подробности.
– В восемь часов увидимся. Она мне влепит пощечину, позвонит конкретным парням, меня встретят убийцы в белых халатах, я буду стоять, а она спустится с неба, на парашюте, в красных туфлях, в черных штанах. С трубкой в зубах. Она, наверно, кусается. Она вцепится в мое серлце, будет рвать его и трепать. Пить кровь и хмелеть.
Ждал ее пять минут. Татьяна вышла в чем-то вафельном, сахарном, арматурном, железном. В каждом ее движении были грация и бетон.
– Я хочу мороженое, безе, коктейль, – заявила она, – свадьбу со стрельбой, мясной рулет, романтики, много крови, вина за пять евро, очень дешевого, разборок, мужчину с усами, чтобы они щекотали мне пятки, я хочу плыть в океане со своим любимым, в лодке, где нет воды и еды, а только смерть и любовь. Твои слова должны поступать в мои уши, как в Вуз. И не быть отчисленными, а доучиться до конца и получить диплом.
Винсент молчал. Он хотел нарисовать ее, для чего захватил инструменты, но теперь не знал как подступиться к ней. Татьяна