боль, Агата предприняла попытку подняться, но ноги не слушались, а всё тело словно бы лишилось связи с мозгом. Агате оставалось лишь с внутренним криком отчаяния наблюдать, как ворочаются среди мусора и кирпичного крошева её спутники.
Огни на свечах вздулись, оторвались от фитилей и воспарили над полом. Это были теперь огненные пульсирующие сферы, из которых нервно вырывались щупальца-протуберанцы. Скрежет не прекращался. К этому звуку добавился треск и грохот снаружи здания. Бутылочные и оконные осколки, обломки кирпичей, куски ржавых труб, гнилые доски задрожали и медленно, презрев законы гравитации, поднялись в воздух. Всё это зависло в беспокойном пространстве, отражая свет огненных сфер.
Агата, теряя связь с реальностью и лихорадочно думая, что сошла с ума, тоже воспарила над полом. Она старалась противиться неведомой силе, которая стискивала её тело невидимыми лапами, но ничего не выходило. Сквозь сгущающуюся красную пелену она видела Глеба. Тот плавал в воздухе, как космонавт в невесомости, а рядом с его головой зависали пиала и мятая пластиковая бутылка.
Неожиданно стемнело.
Агата словно бы попала в иную реальность, где царствовал мрак. Она сразу же почувствовала себя узницей этой темноты. Накатила глубокая иссушающая тоска и в голове, как опухоль, созрела мысль: вот он, конец!
Мрак сеял печаль. Нет, он и был печалью. И болью. И страхом. Место, где незримо витало что-то невероятно злое. Агата ощущала это физически, каждой молекулой своего тела, будто она была одним сплошным обнажённым нервом, а пропитавшее мрак зло – огнём. А ещё этот скрежет… он не прекращался. К этому звуку добавились стоны, крики, какое-то верещание.
А Агате хотелось выть. А может, и выла? Никакой уверенности. Она даже не была уверена, что прошлое – детство, юность, Колюня, Глеб – не являлись всего лишь сном. А теперь вдруг пробудилась, и вот она истинная реальность – мрак! Тяжёлые, будто ртутные капли мысли вползали в голову, вытесняя здравый смысл, убивая в зародыше вопросы, подменяя собой остатки чего-то светлого – то, что тихо, точно со дна глубокого колодца, ещё пыталось призывать сражаться, бунтовать.
Но что это?
Во мраке что-то проявлялось. Силуэты. Десять… двенадцать… тринадцать силуэтов. Изначально мутные, смазанные, они стремительно обретали чёткость и будто бы раздвигали собой стискивающую их тьму. Люди? Фигуры шевелились, и каждое движение было каким-то ломаным, натужным. Так могли бы двигаться куклы, ржавый механизм которых то и дело даёт сбой.
Агата теперь чётко видела, что это люди. Тринадцать обнажённых мужчин разного возраста. Их тела были изуродованы: кожа в некоторых местах свисала лоскутами, обнажая кровоточащее мясо; из множества пульсирующих язв сочился гной; кое-где в глубоких рваных ранах виднелись кости. Лица искажало то, что, казалось бы, не должно сочетаться: мука и злоба. Из раззявленных, беспрерывно нервно кривящихся ртов вырывались красноватые облачка пара. В тёмных провалах глазниц блестела какая-то слизистая белёсая субстанция. Из