в дверь мы попадаем в огромную комнату с неоновым рыжим освещением. Две лестницы у стен, а между балкон, выходящий на нижний ярус. Громкая музыка; недалеко стол для пин-понга. Левее – три полностью забитых дивана и множество кресел вокруг. То и дело через арки заходят и выходят люди. Я ощущала свежий запах свежевыстиранных хлопковых штор; собаки лаяли н громкую музыку. Я чувствовала вдохновение, замерев у лестницы: лица, голоса, движения эхом повторяли друг друга. Я такая же? Они хотят быть особенными; особенным итальянцем, особенным евреем, особенным индусом – они с рождения определяют себя именно так. Но, как считал Бродский, стоит определить себя сперва как человека, и не лезть в «эти большие дела, они очень сильно туманят».
«Кто я?» – на этот вопрос ответ будет не “актриса с океаном заманчивых предложений”, а моя характеристика как человека. Но его услышат только близкие, ведь никто не хочет быть уязвимым перед незнакомцами! Мгновение наедине с собой, а затем присоединяюсь к грохоту. «Наплевать, наплевать», – мысленно повторяю я, проходя сквозь терпкий туман сигарет.
Проходит час, а Зед всё ещё не подходит ко мне, мелькая в компании панков. Погружаясь всё глубже в пёстрый разговор, я чувствую умиротворение. Из таких мгновений и составляется вечность. Слова-огни, тот красный, тот жёлтый, возникнут и останутся. Некие ускользнут, улетят, исчезнут крича, а им будет вторить эхо, отражаясь друг от друга в унисон музыке. Одно мгновение останется со мной ненадолго, а потом исчезнет в смертной бездне памяти – я выхватываю из толпы желудёвый цвет и одновременно чувствую, как впечатывается в мою кожу крест на груди Али и её руки крепко сжимают меня.
Все приземляются рядом: Логан, Али и… и отдельная коробка на стеллаже моей жизни – Дилан. Пока он переговаривался с однокурсниками я думала о том, как рада видеть этого брюнета среди незнакомцев. Я думала о том, что, пожалуй, пора прекращать нашу с ним игру. «Последний вечер. Запомни его… художник не без таланта. В коллекцию, и пошла» – крутилось в моей голове, пока я неотрывно наблюдаю за Диланом при этом фиолетовом свете, так захватывающе ложащийся на черную материю его одежды. Ко мне обратилась Али:
– Грейс, все собираются играть в «правда или действие». Будешь с нами? – спрашивает она.
– Я за, – говорит Дилан позади меня.
Вновь разворачиваюсь к Дилану, он отпивает из стаканчика. От Дилана не ощущается никакого запаха перегара, лишь привычный, необъяснимый аромат его самого и немного мяты. Он наклоняется и шепчет, обжигая горячим дыхание ухо:
– Мы с тобой уже обсуждали это после стихов поэта, атеистишка. Они мелкотравчатые люди, но как бы мы с тобой ни зачитывались Ницше, пока что мы подобны им, и мы вдвоём среди них. – Господи, когда находишь того, с кем можно поговорить на темы, отличные от быта и сплетен о знаменитостях, разум которого бессловесно уравновешен с твоим, как жидкость в сообщающихся сосудах, – это идеал. – Ты ведь всегда играешь – так подыграй и сейчас.
Дилан, как нож, проходит все насквозь: одновременно он и внутри, и вовне, наблюдает. Я ощущаю