идет к шкафу и выставляет на стол графин с янтарной жидкостью и два граненых стакана. Салтан разливает своей рукой и делает долгий глоток, морщась. Гвидон не притрагивается к напитку, но дает время допить, подумать, просчитать все возможные варианты – потому что уже сделал это сам. Поверьте, не стал бы беспокоить вас без веской причины, – сказал он, и причина самая веская. Салтан не сомневается, не спорит, не пытается узнать подробностей – словно всё давно решено, и нужно смириться; нет других вариантов ответа. Он спрашивает только:
– Что будет потом? После того, как мы убьем его снова.
– Всё то же самое, – отвечает Гвидон холодно. – Не рассчитывайте, что я уступлю ритуал.
Его слова нравятся Салтану, он хмыкает, наливает себе еще и говорит с улыбкой.
– Не рассчитываю. У меня есть условие. Я не желаю видеть суку. Ни разу без необходимости.
– Ни разу без необходимости, – повторяет Гвидон согласно. – Это можно устроить.
Он берет свой стакан и едва касается губами кромки – скрепляя договор.
– Что будем делать с пареньком? – Салтан спрашивает.
Они говорят о нём, понимает Ваня, и под взглядом Гвидона превращается из крутого наследного принца, Избранника и супер-мага в редкую диковинную зверушку – не больше. Телохранитель Салтана держал его легко, как котенка, он всего лишь мальчишка и понимает чуть меньше того, что рассказал перевертыш, но – он помнит, как от его крови шипела кожа Мораны, он помнит, как буро-алый вихрь окружил его, сметая призрачных коней. Рука его всё еще покрыта ожогами от полета, пусть он почти перестал о них думать. Он помнит ворчание отца, вкус огурцов тёти Люды, обеспокоенный Лешкин взгляд и что велел сходить в магазин Гриша – в другой, прошлой жизни, когда они были рядом.
Ваня больше не может быть просто мальчишкой. Ему необходимо быть чем-то большим.
Гвидон не знает этого; Гвидон думает, его игра важней.
– Пока не знаю. Нельзя, чтобы Кощей до него добрался.
Они обсуждают Ваню, не скрываясь, словно его больше нет в комнате, словно у него не может быть мнения, а он – вещь, один из безмолвных магических артефактов вроде фонарика или жар-птицы. Так же, как говорят о Васе, перестав тратить время на его расположение. Разница только в том, что Ваня слышит и не собирается молчать. Он боится другого; не их.
– А как же мои братья? – прямо, он спрашивает.
– Прости, – Салтан не называет его "сынок", проглатывая слово, так отчетливо, что Ваня слышит его непроизнесенным. – Сейчас не до них. Есть проблемы серьезнее.
– Но ты поклялся! Ты поклялся на крови! – вспоминает Ваня, хватаясь, как за соломинку, за клятву.
Соломинка держит. Салтан бросает взгляд на перевертыша – и взглядом его можно ломать шеи.
Гвидон тонко, еле заметно усмехается, забавляясь ловушкой.
– Я поклялся, что найду их, если достану жар-птицу, – находится Салтан.
Клятва была такой, и Ваня не сразу понимает, зачем повторять условия. Гвидон, Рита, перевертыш, даже охранники, кажется, понимают