присел на краешек и вдруг в этом безлюдном месте прозвучал незнакомый голос:
– Что за глупости?
– Да вот и не глупости, – нисколько не удивившись, ответил в пустоту Соломон Волкович.
– Ты не юли, отвечай напрямую, что тебя не устраивает.
Диалог приобретал жёсткий характер, но Масю это нисколько не смущало. Наоборот, он был несказанно рад, что впервые за многие годы встретил достойного собеседника, пусть неосязаемого, но всё-таки собеседника. Ему уже давно хотелось выговориться, жаль только, что была затронута самая больная для Соломона Волковича тема. Но что поделаешь…
«Так о чём это я? – как бы опомнившись, произнёс вслух Мася, – ах да, об Израиле.» В ответ раздался уже знакомый, но раздражённый голос, не терпящий возражений.
– Что ты заладил: Израиль, Израиль! Ты же едешь не на Синай, а к дочке, не забывай об этом. И что тебя здесь держит?
– Могила Симы и свобода. Я никого не хочу стеснять, даже дочку. И переведя дух, Мася добавил:
– Ты пойми, взрослых детей надо любить на расстоянии. Это расстояние – залог того, что наши родственные чувства будут крепнуть из года в год. На самом деле это нужно не только мне, но прежде всего Сонечке и её мужу Фиме. К тому же я буду чувствовать себя не в своей тарелке. Родители и дети должны жить отдельно, и это не теорема, это аксиома, и я удивляюсь, что я должен тебе это доказывать. Исход евреев из Египта, к счастью, состоялся, а мой из Одессы – увы. Давай раз и навсегда закроем эту тему.
Соломон Волкович раскланялся, развернулся на сто восемьдесят градусов, и, опустив плечи под тяжестью неподъёмного груза, пошёл своей последней дорогой в сторону одиночества.
Итак, в своём стремлении в очередной раз достичь поставленной цели он отправился домой.
Открыв дверь ключом, который висел на ржавом гвозде, вбитом в откос, у всех на виду, Соломон Волкович, пройдя запущенную холостяцкую веранду, стремительно вошёл в холодную осиротевшую комнату и сразу же бросил взгляд на старую скрипучую кровать.
Под ней в картонной коробке, в которой когда-то жил щенок, подобранный им на улице из жалости, хранился главный и единственный клад его жизни – архив. В отличие от мёртвых душ Чичикова, это были живые истории и судьбы живых людей.
Несколько слов о возникновении архива. Когда достаток будущего клиента был налицо, Мася, как истинно интеллигентный человек, не заглядывал к нему в карман, ну что вы, он был выше этого. Да, он хотел исторической правды, но методы его носили исключительно гуманный, научный характер, и начинал он с раскопок жизнедеятельности подопечного. Как страстный археолог человеческих соблазнов, его интересовал каждый артефакт. Тактичность маклера не позволяла ему вторгаться в духовную сферу подопытного, он ограничивался исключительно материальной.
Исследовательская часть подготовки к встрече была самым важным фрагментом в его работе и приносила ему колоссальное моральное удовлетворение. Может быть, сказывалось