хотел было встать и выйти, но, поддавшись внезапному порыву, поднёс кончики пальцев к её лицу. Дыхание, слабое, как порыв ветра, поднятый биением крыльев бабочки, коснулось ладони. Я испытал странное облегчение, смешанное с почти кощунственным разочарованием. Мама давно уже перешла черту, когда смерть стала бы освобождением, но я стыдливо отогнал эту мысль прочь. Нельзя позволять себе думать о таком.
Поднявшись со стула, я осторожно прошёл к выходу и толкнул дверь. Распахиваясь, она едва не угодила по лицу Александре Васильевне, которая стояла близко к ней, словно подслушивая. Хотя какие у мамы могут быть секреты? В бреду, который бывает у неё всё чаще, она язык не контролирует…
– Уснула? – свистящим шёпотом спросила сиделка.
Я молча кивнул, прикрывая дверь. Старушка кивнула в ответ и потянула меня за рукав, оттаскивая в сторону. Первым моим порывом было выдернуть руку, но я почему-то не прислушался к нему, и позволил ей отвести меня от маминой палаты.
– Можно я вас спрошу кое о чём? – вкрадчиво произнесла женщина, когда мы оказались в конце коридора.
В толстые стёкла находившегося рядом с нами окна стучал ветер, швыряя пригоршни снега в невидимую преграду. Солнце стремительно катилось к горизонту, скоро уже должны были зажечься янтарные огни фонарей. Я почему-то задержал свой взгляд на руках Александры Васильевны, покрасневших, покрытых грубой, потрескавшейся кожей. Руках женщины, наверняка жившей тяжёлой и безрадостной жизнью.
– Что-то случилось? – спросил я.
Больше всего я боялся, что она объявит, что вынуждена уехать обратно в Тамбовскую область, в свою родную деревеньку, к мужу-алкоголику и больной сестре. Она и работала в Москве только для того, чтобы прокормить их. И если вдруг она не сможет больше присматривать за мамой – я не представлял, как мне искать новую сиделку. Несмотря на многие не нравившиеся мне черты характера, с работой она справлялась великолепно.
– Да не… – женщина замялась. – Виктор, вы уж простите, что я вас спрашиваю, но… Что с вами происходит?
Я едва не поперхнулся, делая вдох. Неужели я один понимаю неуместность этого вопроса?
– О чём вы?
Я с удивлением увидел, что Александра Васильевна начала краснеть. Должно быть, и правда стеснялась расспрашивать. Никогда бы не подумал!
– Ну, вы… Вас будто гложет что-то. Точит изнутри. Ну, то есть, кроме того, ну, мамы вашей…
Она замолчала, силясь подобрать слова. А я снова вгляделся в круговерть снежинок за окном, любуясь их танцем, древним, как мир. Забота почти что не знакомой женщины почему-то умиляла и забавляла.
– Сплю я плохо, Александра Васильна, – признался я, наконец. – Кошмары снятся.
– О… – выдохнула она. – Это плохо. Что-то не в порядке, значит. В церковь-то ходили? У меня так двоюродная сестра, знаете… Тоже спать не могла, говорит, мол, как спять ляжет – так нашёптывает ей прямо в уши, так и нашёптывает. Исхудала, осунулась… Как тень стала, аж соседи шарахались. А потом догадалась, или надоумил кто, сходила в церковь, свечку поставила Николаю Угоднику,