и он не мог этого не заметить. Кожа стала еще чуть менее эластичной, едва уловимая – прежде – нотка увядания, подмешанная к яблочному аромату зрелости, стала более выраженной, отчетливой.
«Ничего, Ташенька, ничего», – шепнул ей доктор беззвучно, одним дыханием. Ничего… Однажды ты придешь ко мне и скажешь: да, я согласна. Я хочу этого. Я готова… Нужно многое пережить, чтобы стать молодым, как любил поговаривать один художник. А старым быть вовсе не обязательно. Рано или поздно, но ты тоже дозреешь до этой мысли…
Доктор Голев уснул последним. Перед этим он собрал раскиданные в изножье постели листы с рисунками и положил их на прикроватную тумбочку. Покрутив колесико-выключатель, погасил бра.
Ночью ему приснился Одиссей – он ехал по коридору в своем инвалидном кресле, а следом за ним летели, шелестя крыльями и слепо стукаясь о стены и потолок, мятые и растрепанные желто-лиловые орхидеи.
6. Зеленый мир
Полина ускорила шаг и заранее вытянула руки, собираясь закрыть ими глаза дочери. Одиссей, увешанный гроздьями пакетов из бутиков и сувенирных магазинчиков, чуть приотстал. «Извините. Простите», – бормотал он, протискиваясь между столиками, задевая чьи-то локти, колени и сумки, висящие на спинках стульев. «Теснота, как… в Европе», – пришло ему в голову, прежде чем он вспомнил, что именно в ней, в Европе, они сейчас и находятся. В самом что ни на есть сердце Европы – в Риме.
Вокруг мерно колыхалась, словно ледяное крошево в коктейле-смузи, плотная звуковая взвесь. Слышались смешки, обрывки фраз, приветственные возгласы, детский плач, мелодии птифонов, звяканье вилок о тарелки и чашек о блюдца.
Сквозь весь этот шум Одиссей услышал голос жены. Услышал так ясно, словно находился с ней рядом.
– Угадай, кто! – пропела Полина, склоняясь над макушкой дочери. Улька протестующе вякнула, замотала головой, пытаясь освободиться от накрывших глаза ладоней и снова уткнуть их в экран планшета. Где, конечно, происходило нечто гораздо более интересное, чем в окружающем скучном мире.
– Ну вот! Из-за тебя меня снова грохнули!
В это время какой-то парень обогнал Одиссея, чувствительно задев его громоздким туристическим рюкзаком.
– Эй! – взвыл Одиссей. – Осторожней, рагаццо!
Парень обернулся. В его глазах плясало веселье, смешанное с безумием. Оскалив рот в ухмылке, он показал Одиссею большой палец – жест, который вполне можно было бы принять за извинение, если бы в следующий миг он не провел этим пальцем себе по горлу. Отвернувшись от обомлевшего Одиссея, парень двинулся дальше. А еще секунд через пять прогремел взрыв.
Они приходили к нему в палату каждый день. Возможно, они не уходили и вовсе. Одиссей видел их лица, склонявшиеся над ним, но видел как бы издалека, точнее – изглубока своего нынешнего измерения-ущелья, на дне которого он был расплющен. И в то же время «дно» находилось не в вертикальном низу, а как бы сбоку, в параллельной плоскости. За бесконечным стеклом