взял у меня бутылку и тоже выпил. После Софииной пощечины он как-то расслабился. Мы передавали бутылку друг другу, сидя на ступеньках, и напиток мерцал во мне, словно огоньки над водой.
– Приятно чувствовать себя живой, – сказала София, запрокинув голову. – Пока еще можно.
– Не надо так, – тихо сказал Робин.
Я тут же ощутила на языке привкус меди.
– У нее же были родители, да? – неловко спросила я. – У Хансы?
София пожала плечами.
– Были какие-то люди, с которыми она жила. Видимо, они ее воспитывали.
– Ну да. Это и есть родители. Они ходят на собрания? Кто-нибудь с ними разговаривал?
– Говорить о грустном за выпивкой – плохая примета, – сказал Робин.
Я открыла рот, чтобы возразить, и ахнула.
Наверное, мы все ощутили это разом в тот миг, когда начало действовать волшебство. Не знаю, что почувствовали София с Робином, а меня пронзило ледяным порывом ветра, взметнувшимся где-то под сердцем. Я зажмурила глаза и открыла их уже в новом мире.
Бруклин был все таким же теплым, как вода в ванне, таким же туманным, по-прежнему из бетона, железа и каменной плитки – коричневой, красной, кремовой. Его все так же окружала бесформенная, непроглядная ночная тьма. Но было в нем и что-то еще. Деревья выглядели как в 4D-фильме: они стали как-то плотнее, рисовались ярче и четче. Все сделалось резким, как на фото Ман Рэя, но и каким-то плоским, отчего такая резкость казалась совершенно неуместной. Покачивающиеся на ветру бутоны магнолии и лимузин, стоявший под ней в полуквартале от нас, словно придвинулись так же близко, как сидящая рядом София. Казалось, в этом мире все можно трогать руками и вертеть как угодно, а по улице, освещенной ночными огнями, плыть, как по воде.
Робин покачал в воздухе ладонью, словно взвешивал его, и запел:
Красная птица, и черная птица,
И стрекоза, и пчелка,
Сотките, сотките наряд для девицы,
Легкий, будто из шелка.
Прошло несколько секунд, а затем три скворца вспорхнули с крыши соседнего дома и устремились к Робину. Я пригнулась, когда они стремительно прочертили круг у нас над головами, и вид у них был удивленный, насколько это возможно для птиц, а затем взмыли ввысь и разлетелись в три разные стороны.
– Ни фига себе! – сказала я.
– Черт бы побрал этих ленивых птиц. – София откинулась назад, опираясь на локти. – Где наряд-то?
Лицо у Робина сделалось мечтательным и жестким одновременно.
– Я сам сотку его для тебя, любовь моя. Только скажи, и я дам тебе все, что ты захочешь.
– Только не то, что нужно. – Она провела рукой по его лицу, чуть согнув пальцы, так что на щеке осталось пять тонких полосок. – Обещаю, однажды ты полюбишь ту, чье сердце можно завоевать платьями.
Словно не замечая выражения его лица, София повернулась ко мне. Она закурила сигарету и стала ловить пальцами струйку дыма – лепить из нее ленты, кинжалы и сосульки.
Я моргнула, и фигуры исчезли. София сунула сигарету в рот Робину и запустила обе руки в свою огромную сумку, битком