эту горечь себе, своими же собственными руками.
Письмо 11
Нассер … Знаете что? ….. Дождь соблаговолил меня своим посещением … Такой осенний, жалобный, съёжившийся дождик … вкрадчиво ропщет, причитает о чём-то … и сам не знает отчего: «А чтобы мне не побубнить маленько?» – мимолётно призадумался он, и вот, бубнит … а я смотрю и слушаю.
Нассер … Я самозабвенно вселенски люблю дождь … с преданностью немыслимой и никому не постижимой. Ураганы, штормы.. – это же сколько страсти, чувств, слёз, и всё – подлинное, неподдельное и главное – каждый раз неповторимое, и при всём этом – никакой фальши и театральности!
Каждое утро, чуть встав и едва продрав глаза, ещё до чистки зубов, завтрака и прочего, я начинаю с того, что первым делом жадно, в полуслепую, проверяю на компьютере прогноз погоды и насилу дождавшись рассвета, не обращая внимания на разочарованные предсказания метеорологов, уставляюсь в небо: в тщетной надежде разыскать признаки несуществующей облачности.
Местные метеорологи постоянно и бессовестно врут: обещают дожди, но они проходят мимо – с севера от меня или с юга, а я получаю лишь захлёбывающую меня 100% влажность, как наказание за – неизвестно что ….. Окна в моём доме плотно закрыты тяжёлыми бархатными занавесками: густо-сочно-бардовыми, от потолка до пола: ни струйки солнечного луча когда-либо проскользало сквозь них, раздвигаю только в облачные и дождливые дни.
Да … я люблю дождь.
И ненавижу солнце. Ненавистью лютой, безграничной, переходящей далеко за пределы нелюбви даже нечеловеческой.
Судьба жестока ко мне: поместила в Штат, официальная кличка которого – «Солнечный».
ПроклЯтое и прОклятое место!
Нассер, а не желаете ли Вы ещё одну историю из моего детства? Я извлеку её из моего узелка воспоминаний единственно для Вас.
О солнце.
Я уже позволила Вам несколько прикоснуться к моему детству, местом проживания, даже посвятила в некоторые методы воспитания Мамы.
Моя история будет продолжением её «трогательной» заботы обо мне.
Но, прежде чем продолжу свой рассказ, я хочу сказать несколько слов о Папе: деятельного участия в моём воспитании он принимал самое мизерное, так как работал на судах и всё моё детство был где-то «там». Однако, он оставил в моей детской памяти и Душе несколько добрых впечатлительных моментов, о которых, даст Бог, я расскажу Вам в другой раз.
Вот и все те «несколько слов» о нём.
Как я уже писала, Маму сильно беспокоила моя наследственная бледность: получила я это достояние от папиной мамы. Вернее, беспокоила даже не столько её, а, без исключения, всех тех, кто меня встречал. Беседуя с ней, они пристально, едва ли слушая её, с жалобным и сердобольным взглядом осматривали мою бледность в дуэте, также унаследованной мной, худобой, в какой-то момент, резко и бесцеремонно перебивали беседу, подчёркнуто сменяли выражение лица и деловито, с обвинительным тоном судьи, задавали свой гнусный вопрос, чётко расставляя