Гена?
Воронов устало махнул рукой.
– Ничего я не предлагаю, не заводись! Просто я думаю, что нам нужно перенести центр тяжести на Политбюро и Пленум. Хватит играть в «заговорщиков»: пора «идти в народ». Это – к вопросу «о кустах». Брежнева нужно «валить» гласно. На людях! Иначе он нас всех «отработает» поодиночке.
– Легко сказать: «на людях»…
Полянский качественно посерел лицом. В последнее время у них обоих – у него, и у его лица – было всё меньше оснований для мажорного окраса.
– Вот именно! – буркнул Шелепин, не оставив друга без поддержки и не оставшись без неё сам. – Для того, что «свалить» Лёню на людях, нужно подготовить людей. Очень много людей! Не на Политбюро же мы будем их готовить!
– Но и не здесь! – веско парировал Воронов. – Хватить уже нам уподобляться базарным кумушкам, да плакаться друг другу в жилетку! Пора активизировать работу на периферии… пока ещё не поздно…
Наступило молчание. На всех наступило. Первым выбрался из-под него Полянский.
– Гена прав, Шура. А то мы только разговорами занимаемся. Да и то – друг с другом. Дальше разговоров дело-то не идёт…
Он огорчённо махнул рукой.
– А какие были планы! Даже наметили участки работы! Кое-что даже успели сделать… по мелочам. Но «до ума» так и не довели… Ну, вот почему у нас, у русских, всё – не как у людей?!
Он покосился на мрачного, как туча, Шелепина: вопрос был слишком глобальным для того, чтобы Александр Николаевич мог ответить на него. Тем паче – в цензурной форме. Не дождавшись «рассмотрения крика души», Полянский ещё раз упал духом:
– А ещё жалуемся, что Лёня «оптимизирует» нас поодиночке… Лёня действует так, как и любой из нас действовал бы в подобной ситуации…
«Одобрив Лёню», Дмитрий Степанович повернулся к Воронову.
– Я, Гена, полностью согласен с тобой в том, что надо «идти в народ». Без поддержки Пленума мы Лёню не «уговорим». Шансов убрать его на Политбюро у нас нет. Уже сейчас нас – меньшинство. Как говорится, «ты да я – да мы с тобой».
– Опять…
Шелепин, наконец, оторвал зад от подоконника, на котором восседал всё то время, пока его соратники дружно посрамляли «плач Ярославны».
Взгляд его изменил точке на полу – и теперь был посвящён Дмитрию Степановичу. От былого минора не осталось и следа. Да Александр Николаевич и не имел такой привычки: впадать в уныние. Даже тогда, когда впадал – немедленно выпадал обратно. Он мог ожесточиться, разгневаться – но только не протечь глазами, а тем паче, носом. В чём, в чём, а в «пузырях» из носа он ещё не был уличён ни разу.
– Слышали уже! Мог бы чего-нибудь поновее придумать! «Ты да я, да мы с тобой»!.. Ты – неисправимый «оптимист», Митя?! Нет, брат: не «ты да я» – а Шелепин, Воронов, Полянский, Шелест, Суслов!
– Суслов?!
Дмитрий Степанович ещё не определился с реакцией: посмеяться – или всего лишь не поверить?
– А ты не выдаёшь