надо: мы вынуждены прятаться! Как при царском режиме! Мы – те, кто хочет остановить этого самодержца и уберечь партию от его «мудрого руководства»! Мы – те, кто не ищет ничего личного в этой борьбе!
Он осторожно покосился на Шелепина, чересчур старательно отсутствующего в этот момент лицом – и внёс коррективы.
– Ну… практически ничего. Мы – те, кто должны бить в набат с высоких трибун, прячемся по «конспиративным квартирам»! Это же только представить: три члена Политбюро, «возводившие на трон» Генерального секретаря – как какие-нибудь диссиденты! Ну, чем не сюжет для романа?!
– Скорее – для анекдота, – не улыбнулся Полянский.
Уточнение Дмитрия Степановича не стало «лучом света в царстве тьмы»: слова Воронова упали не на «каменья». Шутки шутками – а, в случае чего, можно было поплатиться не только местом, но и тем, чем на нём сидят. Первым «отрешился» от отрешённого взгляда Шелепин.
– Будем готовиться: а что нам ещё остаётся?! «Рубикон перейдён» – и не только Лёней…
Глава тридцать шестая
В середине декабря произошло событие, которого ждали и боялись противники Леонида Ильича. Затишью пришёл конец. Нарушилось хрупкое равновесие – и ситуация пришла в движение: Брежнев выступил с речью на Пленуме ЦК. Казалось бы, что тут такого: на то он и Генеральный секретарь, чтобы выступать с речами и докладами. Но не всё было так просто: Леонид Ильич выступил со своим материалом! С материалом, не согласованным с Политбюро! Впервые за всё время после октября шестьдесят четвёртого! И неважно было, что выступил он не с отчётным докладом, а всего лишь в прениях, в числе прочих «записавшихся». Главное заключалось в самом факте такого выступления, который ещё больше «усугубился» содержанием.
Ладно бы, если бы это был рутинный текст, исполненный обычной демагогии! Увы: это было конкретное, жёсткое, временами злое – и даже агрессивное – выступление. А всё – потому, что Брежнев сказал правду. Как минимум, много правды. Грубой и нелицеприятной. О действительно наболевшем: о положении дел в экономике.
Пленум в лице членов ЦК от провинции был впечатлён. Политбюро – больше того: потрясено. Особенно та его часть, которая к настоящему времени утратила большую часть былой симпатии к Генеральному секретарю. Мало того, что народ «отвык от грубостей»: последний «такой» Пленум с «избытком» правды состоялся осенью шестьдесят пятого – так ещё и содержание доклада оставалось тайной «за семью печатями»! И для кого: для самих членов Политбюро!
Слушая Брежнева, Суслов чувствовал, что ему становится дурно. По-настоящему дурно. Так критиковать «постхрущёвское» правительство ещё не отваживался никто. Правда, по форме вроде бы критике подвергалась работа Госплана и его председателя Байбакова. Но «понимающие люди» понимали: булыжники сыплются «в огород» Председателя Совета Министров. Тем более что у Брежнева с Байбаковым – в противоположность Косыгину –