фонарем вправо. Из тумана выступила тень, и я потянул крючок – но не выстрелил. Всего лишь голый куст. Быстрее влево!
Тоже ничего.
Снова прямо перед собой. Но и тут ничего. Лишь клубящаяся темнота тумана.
Значит, они делают что-то хитрее… Она заставляет их делать что-то хитрее…
Сердце вырывалось из груди, пульс гудел в ушах, я махал фонарем из стороны в сторону, тыкая в темноту вокруг. Понимая, что это бесполезно. Вот и все…
Вот и все…
Я стискивал револьвер, сжимал фонарь. Только бы не погас, только бы не сейчас… Хотя и это уже ничего не изменит…
Вот и все…
Я потерял счет времени.
Минута? Две? Полчаса? Не знаю, сколько я простоял так, дрожа и задыхаясь, от ужаса почти перестав замечать смрад разлагающихся тел.
Время шло, а вокруг была лишь темнота. И тишина.
Револьвер в руке стал скользким. От осевших капелек тумана, или от моего холодного пота? Рукоять выскальзывала из руки.
Наконец я решился. Зажав ствол под мышкой, я быстро отер руку о рубашку под плащом, и снова стиснул рукоять.
Но вокруг ни звука, ни движения. Луч фонаря вырывал из темноты только тень справа – обглоданный темнотой куст.
Постепенно мысли перестали носиться обрывками в шквальном ветре. Стали связными. Я снова мог размышлять.
Теперь я знаю, откуда запах. От чего он. Но…
Как же она смогла? Я всегда думал – я всегда знал, потому что так мне объяснил Старик, – что паучихи могут только копаться в головах. А тела – жабья вотчина.
Эти же… Черт с ним, что они были мертвы. Те, в морге – тоже были мертвы, и все-таки жизнь возвращалась в их тела после того, что те три жабы сделали с ними в пристройке. Но в тех телах жизнь, кажется, угасла. Ушла медленно, сама. Их тела были без повреждений, и, может быть, чтобы жизнь держалась в тех телах, не хватало самой малости – легкого касания силы, черного дара, которым владеют беловолосые чертовы суки.
Но у этих троих… Их жизнь оборвалась, и оборвалась невозвратимо. У двоих прострелены головы. Нервным сигналам, приказывающим мышцам двигаться, было неоткуда выходить. Они просто не могли двигаться. Не могли! А мальчишка был обескровлен. А без крови… без циркуляции крови по всему телу… могла ожить печень, наверно. Но мышцы?.. Как клетки его мышц могли сокращаться – без притока кислорода и без притока того, что можно окислить?.. Может быть, каким-то чудом – черным чудом – у него и могли ожить клетки печени, но как он мог двигаться?
И, дьявол побери, как это могла сделать Диана?! Она же паучиха, не жаба!
Я поводил фонарем из стороны в сторону, прислушивался, но вокруг было тихо и пусто. И, главное, предчувствие – предчувствие, которому я привык доверять – молчало. Молчало, пока я сидел в машине, почуяв странный запах. Не проявляло себя никак, пока я шел сюда. Безмолвствовало сейчас.
Во рту было сухо, губы пересохли. Я облизнулся, но язык был сухой и шершавый, как наждачная бумага.
Все-таки