Это началось после одного неприятного случая.
В семь лет у Артема открылась тяга к лепке из пластилина. Он увлекся ужастиками и стал создавать красивые, но жутковатые поделки. А когда ему было девять, однажды в одном журнале он увидел сцену из какого-то фильма. На странице был изображен вампир – в черном плаще со стоячим воротником, с длинными когтями и стекающей по подбородку кровью. Артему вдруг дико захотелось перевоплотиться в вампира.
Артем пробрался в спальню родителей, взял из шкафа мамину черную блузку со строгим воротничком, а со столика – красную помаду. Он надел блузку, поднял воротник. Нарисовал помадой кровь на губах и подбородке. Вылепил из пластилина когти. Он посмотрелся в зеркало и остался доволен – он был точь-в-точь как вампир из журнала! В таком образе его застал папа, который в этот момент вошел в комнату…
Папа Артема, Виктор Константинович (на тот момент полковник, а сейчас уже – генерал) – человек суровый и консервативный. Он заставил сына съесть все свои пластилиновые ногти и целый тюбик помады. Как потом рассказывал Артем, на вкус она была гадкая, маслянистая, с резким химическим вкусом, противно прилипала к зубам. Давясь и икая от слез, Артем послушно выполнил приказ. Отец смял ремень, и еще три дня друг морщился от боли каждый раз, когда садился. Все это навсегда убило бы его любовь к монстрам и ужастикам, лепке, да и вообще всему творчеству… если бы не я.
Как сейчас помню, в тот день я был у Артема в гостях. Было это за несколько дней до парада, на котором школьники колонной ходили к Вечному огню. Парад возглавляли два юных барабанщика, мальчик и девочка, Артем и Ирка, в красивых мундирах, с декоративными барабанами и палочками. Из-за того, что они шли первые, они и в телек попали, и в газету. Ирке я дико завидовал – хотел быть на ее месте и идти вместе с Артемом в красивых одинаковых мундирах… Так вот, я отвлекся. Было это перед репетицией. В комнате Артема я увидел в мусорной корзине карандаши, краски, пластилин. Я удивился и спросил, в чем дело. Артем рассказал. Он искренне не понимал, за что его наказали; думал, отец сердится из-за увлечения творчеством. А я сразу понял, что не так, – не пальцем деланный, как любил повторять мой папа.
Папа у меня отличался болтливостью, был щедр на разные словечки, который мой юный ум впитывал, как губка. Поэтому я уже лет в шесть знал, кто такие геи, и если вначале думал, что геи – это дяденьки, которые тычут друг в друга пиписьками, то к девяти годам был уже более осведомлен в этом вопросе и просветил друга. Я со смехом вытащил все из корзины обратно, сложил в коробку и протянул Артему.
– Спрячь. Пиписькой тыкать ты ни в кого не собираешься, так что наплюй на папин запрет и делай что хочешь, а он потом остынет и смирится.
Артем меня послушал и продолжил творить, но тайком от отца. Свои шедевры он прятал и каждый раз после работы заметал следы. Проходили годы. Виктор Константинович вроде убедился в том, что сын растет нормальный, «как у людей», без всякой придури, и расслабился. Артем заметил это, стал забывать про «следы», и отец узнал, что творчество Артем не бросил. Остался недоволен – считал это немужским увлечением – и отправил сына в секцию баскетбола, чтобы времени на девчачьи разукраски не оставалось.