чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шепотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул» (Т. 1. Ч. 1. Гл. XX. С. 101).
«Честное слово!»
Другой вид беспомощности – так называемая приобретенная (выученная) беспомощность. Это такое состояние, при котором человек не предпринимает попыток к улучшению своей жизни, хотя имеет такую возможность.
Так, Лев Толстой неоднократно описывает беспомощность любимого своего героя Пьера Безухова в те моменты, когда физически он может действовать, но недостаток воли, потворство низменным инстинктам и усвоенные от отца модели поведения удерживают его от зрелого поступка.
Так, в начале романа Пьер, вернувшись из-за границы, живет в Петербурге три месяца и никак не определяется, кем ему быть. Наконец Андрей Болконский заводит с Пьером дружеский разговор на эту тему и получает от Пьера обещание перестать кутить и выбрать себе занятие:
«– Выбери, что хочешь; это все равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и все…
– Que voulez-vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes!11
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin12, не понимаю! <…>
– Знаете что! – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!» (Т. 1. Ч. 1. Гл. VI. С. 46).
И далее, оставшись наедине с собой, Пьер заводит сам с собой диалог, в котором находит аргументы для того, чтобы снова отправиться кутить. Этот диалог, написанный не без тонкой иронии автора, типичен для юношеского возраста, когда наблюдается философская интоксикация сознания, приводящая