– как к человеку, пекущему хлеб.
Коля оглушённо распотрошил пакет. В нём был калач. Отщипнул, понюхал и, оторвав зубами ручку, стал жевать.
– Ну вот то-то! – кивнул я. – Вместо того чтоб наговаривать на человека, лучше показал бы окрестности, лес. Где тут у вас что…
– Да чего показывать! – отозвался Коля и, опустив руку с калачом, обвёл взглядом серый дол с пожелтелым кружевом рощ. Стая птиц нестройной толпой пересекла небосклон и, сжавшись на юге в точку, исчезла. – Чего показывать? Встань да гляди!..
Он взял в грудь воздуху, но не выдохнул или выдохнул слишком тихо. Я понял, что на сегодня хлебное сближение закончено.
На следующий день, в ещё не прояснившейся белизне утра, меня поднял стук.
– Это я – сосед! – гаркнули за дверью Колиным голосом. – Николай я!
Я открыл, соображая, какие на этот раз у него могут быть претензии. К счастью, претензий у Коли не обнаружилось, зато у него были грибы – роскошный кустик опят прямо на мху.
– Видал? – сказал он, протягивая мне куст на ладони. – Букет! Зинка приедет – подарю ей. А то вот цветы дарят, а грибы не дарят! Дарили бы все грибы – были бы всякие грибные там киоски, магазины. А я б вон нашёл в поле колокольчик и удивился: чего это мы цветы не дарим? Грибы дарим, а цветы нет!
Пока я вникал в его несуразицу, Коля откусил шляпку на младшем опёнке и бодро её сжевал. Он был слегка навеселе. А как иначе – в меловой белизне тумана наклёвывалась суббота.
– Ну, готов? Пошли, что ли? – спросил он, утомившись моим молчанием.
Тут я догадался, что вчерашний упрёк насчёт того, что Коля до сих пор не провёл меня по окрестностям, попал в цель.
Коля показывал мне лес, как дворец – со всеми залами, коридорами и закутками. Идти за ним было сплошным удовольствием. Он тёк меж сухих елей, как вода. Ни одна колючка не зацепила его. А на обратном пути принялся выковыривать из пены осеннего наста обломки толстых ветвей и тонких стволов, всё, что можно было прихватить на дрова, не распиливая. Набрав полные руки, он уверенно двинулся к дому.
– Сырые больно твои дрова! Одна гниль, – заметил я, вспоминая дровишки, какими топилась наша печь в булочной.
Коля остановился и, швырнув добычу на землю, выбрал берёзовый сук.
– Какая тебе гниль! – обиделся он. – Ты нюхни! – и, отколупнув кусок мокрой коры, понюхал, словно фиалку.
Мы вышли из лесу ровно на край Колиного участка. Там доживала жизнь, заваливаясь ветвями на землю, старая ветла. Под ней круглело поросшее травой углубление – воронка от взрыва Великой Отечественной. Коля ею гордился. Впереди расстилался долгий, похожий на кусок заросшей дороги Колин надел, а в конце его, ближе к улице, блестел окошком старенький дом с поленницей.
– Сам-то чем топишь? – спросил он, бросив дрова в пожухшую траву и закурив.
– Чем-чем – электричеством! – сказал я.
– Много нагорит! – Он качнул головой. – А печурки нет?
Какая-то зыбкость прошлась по мне от его слов. Я понял, что выпадаю потихоньку из