между романтикой и иронией, был так обаятелен, что я простил ему опасную реплику.
– Пошёл я на родник, а там в лохани, извините, дохлая мышь! – продолжал Тузин, подходя ближе. – Вот – решился к вам. Коля больно вашу палеозойскую воду хвалит!
– Не хвалю я, – огрызнулся Коля и, поскорее завинтив крышку, убрёл.
Пока набиралась вода, Тузин, замяв, как ни в чём не бывало, реплику о бульдозере, принялся выяснять, какая вышла у скважины глубина да сколько, если не секрет, пришлось заплатить за метр пробура.
Я ответил.
– Да… – улыбнулся он, считая в уме. – Мы, пожалуй, на родничок пока походим, – и, завинтив канистру, двинулся к калитке.
– Ну а строительство в какие сроки закончить планируете? – обернулся он на ходу.
Разговаривая, мы дошли до тузинского участка, и сразу за худеньким забором в гуще палой листвы я увидел шезлонг с кипой бумаг, придавленных мобильником. Ветер шевелил прозрачные яблони и время от времени стряхивал на бумаги лист или обломок ветки.
– Моё рабочее место! – сказал Тузин, кивая за забор. – Под самой осенью. Я бы даже сказал – под сенью осени! Зайдёте?
Я мотнул головой, постеснявшись своего далёкого от аккуратности вида, если вдруг он надумает официально знакомить меня с женой. Тузин не настаивал.
– Ну а вообще как вам у нас, по душе? – спросил он, опуская канистру в траву. – Нравится? Коля-то не сильно мучает вас? Кстати, слышали его гитару? Ох, душевно поёт!
Я сказал, что никто меня не мучает, но угрозы снести забор бульдозером, естественно, не вызывают во мне добрых чувств.
– А это, уважаемый Костя, что посеете, то и пожнёте. Думаете, ваша ограда у кого-нибудь вызвала добрые чувства? – не страшась, парировал Тузин. – Вы сами посмотрите – торчит на холме оранжевая челюсть! А наш холм – это ведь существо. Это Василиса Премудрая, понимаете? А вы ей – челюсть! Хоть бы выкрасили как-нибудь потише… А хотя вы не виноваты! – неожиданно прибавил он. – Ваша «челюсть» неизбежна, как власть эпохи.
Тут вскружился ветер, небо задрожало и посыпало нас крупной яблоневой листвой.
– Ну что ж, пойду к семейству. За водичку спасибо, – сказал Тузин, открывая заросшую кустами калитку, и скрылся в неубранном саду.
Я перевёл дух. Градус искренности, бытовавший на холме Старой Весны, обжигал, как купание в апрельской речке.
Сбежав с холма и взглянув снизу вверх на деревню, я убедился: мой рыжий частокол, взлетевший высоко над Колиным штакетником, совсем стёр его свежей мощью. Стёр он и полосу леса, оставив взгляду одни макушки.
Через пять минут, взяв у строителей инструмент, я с лёгкостью, с блаженством даже – как будто скинул с плеч тяжёлую ношу – отвинтил центральную секцию.
Мною как раз были уложены на брезент первые полтора метра забора, когда сзади раздался вопль.
– Сумасшедший человек! – восклицал влетевший в образовавшиеся ворота Тузин. – Вы что делаете! Назад, назад привинтите, быстро!
Я выпрямился и взглянул.