type="note">[331] и взялся за дѣло. «Если бы они знали только, – думалъ онъ, когда Секретарь, почтительно наклоняясь, поднесъ ему бумаги, – какимъ мальчикомъ виноватымъ былъ нынче утромъ передъ женой ихъ[332] Начальникъ».
Просидѣвъ засѣданіе и отдѣлавъ первую часть дѣлъ, Степанъ Аркадьичъ, доставая папиросницу, шелъ въ кабинетъ, весело разговаривая съ товарищемъ по службѣ объ сдѣланной ихъ другимъ товарищемъ и исправленной ими ошибкѣ, когда швейцаръ, заслоняя своимъ тѣломъ входъ въ дверь и на носу входившаго затворяя ее, обратился къ Степану Аркадьичу:
– Господинъ спрашиваютъ ваше превосходительство.
Степанъ Аркадьичъ былъ еще Надворный Совѣтникъ, но занималъ мѣсто дѣйствительнаго Статскаго Совѣтника, и потому его звали Ваше Превосходительство.
– Кто такой?
Швейцаръ подалъ карточку.
Константинъ Николаичъ[333] Ленинъ.[334]
– А! – радостно вскрикнулъ Степанъ Аркадьичъ. – Проси въ кабинетъ.
– Это[335] Костя[336] Ленинъ. Знаете: сынъ Николая Федорыча.
– Развѣ онъ въ Москвѣ живетъ?
– Онъ? Онъ вездѣ – въ Москвѣ и въ деревнѣ, что-то усовершенствуетъ – народъ что-то изучаетъ. Но прекрасный малый. Мы съ нимъ и по охотѣ друзья, да и такъ я его люблю, – говорилъ Степанъ Аркадьичъ съ тѣмъ обычнымъ заочнымъ пренебреженіемъ, съ которымъ всѣ обыкновенно говорятъ о людяхъ, къ которымъ лично мы относимся иногда не только не пренебрежительно, но подобострастно.
<Съ[337] Ленинымъ, когда онъ вошелъ, Степанъ Аркадьичъ обращался тоже не съ тѣмъ пренебреженіемъ, съ которымъ онъ говорилъ; и если не съ подобострастіемъ, котораго и не могло быть, такъ какъ Ордынцевъ былъ лѣтъ на 5 моложе Степана Аркадьича, но съ уваженіемъ и видимой осторожностью, которую, очевидно, вызывало съ разу бросающіеся въ глаза чувствительность, застѣнчивость и вообще несоразмѣрное самолюбіе[338] Ленина. Ордынцевъ былъ красивый молодой человѣкъ лѣтъ 30[339] съ небольшой черной головой и необыкновенно хорошо сложенный. Все въ его походкѣ, постановкѣ груди и движеніи рукъ говорило о большой физической силѣ и энергіи.
– Здраствуй, любезный другъ, ужасно радъ тебя видѣть, – сказалъ Степанъ Аркадьичъ, обнимая его.> – Ужасно, ужасно радъ всегда, а особенно теперь, – сказалъ онъ съ удареніемъ, – тебя видѣть. И спасибо, что отъискалъ меня здѣсь – въ этомъ вертепѣ; знаю твое отвращеніе ко всему административно, судебно, государственно и т. д. Ужъ извини меня за это, – и[340] князь Мишута сталъ смѣясь застегивать мундиръ, какъ будто желалъ скрыть крестъ на шеѣ.
Лицо Ленина,[341] все подвижное, выразительное, сіяло и удовольствіемъ и неудовольствіемъ за то, что швейцаръ грубо остановилъ его, и сдержанностью при видѣ чужихъ лицъ, товарищей[342] Облонскаго.
– [343]Мое отвращеніе, съ чего ты взялъ? Смѣшно мнѣ иногда, – сказалъ онъ, оглядываясь на чужія лица.
– Да позвольте васъ познакомить: нашъ товарищъ[344] Никитинъ, Шпандовскій