что он вправду руководствуется ее интересами!
– А мы, матушка? Мы руководствуемся этими же интересами? Означает ли служба герцогине праведное служение Мортейну? Простите за дерзость, – добавляю я поспешно, – но я в самом деле не понимаю…
Ее лицо смягчается.
– Конечно, это одно и то же, дитя. Каждый день бретонцы на тысячи голосов молят наших старых богов о защите от французских захватчиков и о даровании силы нашей юной правительнице. А уж французы, будь уверена, не думают чтить наших богов. И святых, если завоюют нас, чтить не будут. Для этого Франция слишком тесно связана с папским престолом, а там не признают никаких иных поклонений. Все это для них ересь, которую следует выжигать каленым железом. Разве может Мортейн желать для нас подобной судьбы?
Ее рука покидает складки просторного облачения, и я замечаю в ней какой-то предмет, завернутый в мягкую потертую кожу.
– Ты совершила не три, а всего лишь два убиения, но твоя учеба близится к концу. Нынешнее задание будет для тебя последней проверкой. Выдержишь ее – и останется лишь произнести обеты, после чего ты сделаешься плотью от плоти этого монастыря.
Я про себя негодую: могла ли она действительно усомниться во мне? Смотрю ей прямо в глаза, надеясь, что таким образом она убедится в истинности моих слов.
– Я и так чувствую себя плотью от плоти, матушка.
– Знаю, – кивает она. – Потому-то и хочу вручить тебе один из кинжалов, некогда принадлежавших самому Мортейну.
Я только изумленно моргаю. О существовании подобных кинжалов я никогда раньше не слышала!
– Их носят прошедшие полное посвящение, – объясняет она. – А поскольку тебе предстоит задание из тех, что обычно поручаются лишь посвященным, я и решила вооружить тебя «кинжалом милосердия» – мизерикордией[2]. – Она разворачивает кожаную обертку, и я вижу старинный кинжал с серебряной рукоятью. Клинок длиной всего лишь в ладонь выглядит в полном смысле слова видавшим виды. – В нем заключена могущественная древняя магия, один из величайших даров нашего Бога, – продолжает настоятельница, протягивая мне кинжал.
Я беру его. Он теплый.
– Если речь идет о живом человеке, – продолжает матушка настоятельница, – для исторжения души из тела мизерикордии достаточно лишь пронзить на нем кожу. Кинжал был изготовлен Самим Мортейном, и потому-то любой порез или укол, нанесенный этим клинком, тотчас переправит душу прямо к Нему. Он ведь некогда был предназначен для оказания последней милости и причинял быструю смерть, избавляя душу от мучительных дней размышления о совершенных грехах.
Могущество врученного мне дара наполняет меня благоговением. Я укладываю кинжал в поясной кармашек: как приятно чувствовать его тяжесть возле бедра! Упоминание об отлетающих душах заставило меня вспомнить Мартела.
– Матушка… когда душа Мартела покидала плоть, я соприкоснулась с ней и почувствовала, как она проходит… ну как бы сквозь меня. Это… так и должно было быть?
Аббатиса