клубе? – спросила Лунд. – Зачем он вернулся?
– Не думаю, что сейчас это важно. Или?..
– Но зачем?
– Неважно, – повторил Брикс, уходя.
Она взялась за сумку.
– Я вернусь через час или около того, – сказала она Странге.
– Куда вы?
– Мюг Поульсен навещал вчера своего армейского товарища, его фамилия Рабен. Он сейчас в Херстедвестере. Я просила разрешения на разговор с ним, но мне отказали по каким-то медицинским показаниям.
Странге наблюдал за тем, как она торопливо перебирает бумаги на своей половине стола.
– Брикс хотел, чтобы мы занимались Кодмани.
– Разве он стал бы помещать такое видео на свой собственный сайт? Он фанатик, но не идиот.
– Значит, вы хотите поговорить с армейским другом Поульсена?
– Есть такая мысль… – Она улыбнулась, так как вычислила, что улыбка действует на него эффективнее всего. – Есть еще одно дело, поэтому могу задержаться. Так что вернусь не через час, а, скажем, через два. Или…
Ручка, которая ей нравилась, закатилась на его половину стола. Она потянулась за ней, зацепила рукавом чашку с холодным кофе, опрокинула ее, пролив содержимое на бумаги.
Ульрик Странге моргнул, но не произнес ни слова.
– Я позвоню, – пробормотала Лунд, схватила-таки ручку и торопливо пошла к выходу.
Майер жил все там же, на окраине Нёрребро. Лунд остановила машину у обочины, посмотрела в сторону дома. Ворота гаража были распахнуты. Мотоцикла там больше не было, только в глубине виднелся запыленный микшерный пульт и прочее диджейское оборудование.
Дождь пока не начался. Майер играл во дворе с двумя из трех своих дочек. Девочки выросли с тех пор, как Лунд видела их, превратились в настоящих белокурых красавиц. Они радостно бегали вокруг электрического кресла-коляски отца.
На стене висела баскетбольная корзина – настоящая, а не та игрушечная, которую Майер пристраивал в их общем кабинете в день своего появления.
Он выхватывал у девочек мяч, стучал им по утоптанной твердой земле, потом бросал, целясь в кольцо. Руки у него стали более мускулистыми, чем запомнилось Лунд, но она не хотела задумываться об этом. Она сидела за рулем и наблюдала.
Майер дважды забросил мяч в сетку, трясясь от смеха. Потом позволил девочкам перехватить инициативу, подбадривал, уговаривал, хвалил их, пока наконец и им не удалось попасть в кольцо несколько раз.
Ее сердце чуть не разорвалось при виде того, как он наклонился вперед, спрятал свою лопоухую голову в руки и притворился, будто рыдает, дергая плечами. Слабый, жалкий вопль достиг ее ушей. Ей довелось увидеть, как он плачет по-настоящему, в больнице, когда она попыталась снова втянуть его в дело Бирк-Ларсен и добилась лишь того, что Майер взвыл, как зверь, и тот животный крик до сих пор преследовал ее. Лунд сама не понимала, как она могла быть такой слепой. Майер кричал тогда о том, что она не умеет ни с кем поддерживать отношений, ни с кем не умеет быть близка.
Марк, еще совсем юный Марк, а не этот почти взрослый, спокойный, умный