ноль внимания, а фунт презрения до поры до времени придержал на потом и занялся уборкой «Этуали». Поляну я чистил каждый раз. У её правого края имелась под валуном укромная ямка. В неё и складывал мусор, который снова появлялся с завидным постоянством. Это уже не удивляло. Одного я понять мог, что заставляло «любителей природы» лезть на гору и забираться в лесную чащу, где полно комаров?! Но и этому вскоре нашлось объяснение. Имя ему Эрот. «От женщины соблазн мужчине», и тут уж ничего не поделаешь, а «секс в большом городе», проповедуемый телевидением, видимо, теряет актуальность в наших краях, поэтому Площадь Этуаль иногда демонстрирует прикладной смысл этого постулата.
Бородач некоторое время молча наблюдал за моими эволюциями вдоль и поперёк поляны и, что-то уяснив, выгреб из кустов свои тряпки-бумажки и снёс их в ямку, заполненную почти доверху.
– Михал-Ваныч, а под той рябинкой – дамские панталоны, – доложил он.
– Гм, в прошлый раз были колготки.
Он захохотал.
– Любой сезон, любая ситуация – практичные колготки «Грация»! Рекламная пауза, Михал-Ваныч, – изрёк он, утирая слёзы. – А вы, значит, добиваетесь, чтобы в здешнем лесу было «ощущение свежести и чистоты целый день, каждый день»?
– Выходит так… Снова имело место паническое бегство. – Я подцепил сучком розовое исподнее и переправил в яму. – Париж, как говорится, стоит обедни, а чистоты – тем более.
– Почему… Париж? – не понял художник.
– Поляна для меня – площадь Этуаль. Видите, здесь сходятся две просеки и четыре тропы. Чем не площадь Звезды? – пояснил и вроде бы начал узнавать бородача. – Мы что, встречались?
– Ну да, когда-то, – ухмыльнулся он и, захлопнув крышку этюдника, начал убирать телескопические подпорки, сразу и загородившись ящиком от подбежавших собак. – Ваши, Михал-Ваныч, пёсики?
– Наши… Где шлялись? – спросил у Карламарксы и Дикарки, которые обнюхали живописца и завиляли хвостом. – Снова не берегу побирались?
Философ потупился с виноватым видом. Мол, что греха таить – побирались и подбирали, а Дикарка зевнула и улеглась, положив морду на лапы и закрыв глаза.
Я придавил камнями собранный мусор, вернулся к бородачу и как-то сразу окончательно признал в нём бывшего своего ученика. Вернувшись из Кёнига на Урал, я на некоторое время обосновался в вечерней художественной школе. На роль завуча меня пригласил однокашник Саша Немиров, решивший расстаться с этой должностью. Директорствовал в ней Павел Петрович Хожателев. Заметно одряхлевший дед не вспоминал былых комсомольских собраний в училище и наших, гм… противостояний, но, думаю, держал меня на прицеле. Словом, я не продержался и года, хотя занятий не пропускал, чему мог научить мужиков своей группы, учил, сам много рисовал их, когда они, в том числе и бородач, тогда безбородый, штудировали натуру. Но дед бдил, а я иной раз закладывал за галстук с теми, кто был гораздо