откровенно -долго не отводить глаза. Цывкина подкупала её предпочтительность, неожиданно соединимая с премиальностью. Но общения у шоферов с приёмщицами были лишены романтики и амурных возможностей.
Подъезжая к лесопильному комбинату, Борька всё же вспомнил Анечкин образ и невольно прибавил газу.
Анечка должна была работать в ночную смену. Цывкин подвернул в ближайший гастроном. Перед самым закрытием полки были полупусты и не впечатляли выбором. Вино-водочный отдел, однако, как всегда, соблазнял этикетками и формами. Он выбрал неказистую бутылку «Черноморского рислинга» и, на всякий случай, водки…
Глава тринадцатая. Предопределенность, как таковая
Поверь, что жизнь – это лишь сиянье в небе, которое ослепило каждого из нас.
Из института Шкалик ушел по неосмысленным обстоятельствам. Несколько неудов на весенней сессии, нелепые пьянки в общаге, на которые занимал рубли у однокурсников… Полное семейное одиночество, как подспудная тяжесть утраты мамы и внезапно нахлынувшее чувство беззащитности. Очередные Последние Предупреждения деканата. Не понимал, что тут довлело больше. Да и не пытался это понимать. Иной день-деньской тупо просиживал в библиотеке, где не было знакомых рож, и никто не приставал с общением. Книги не читал. Не мыслил. Просто сидел над страницей, в странном анабиозном состоянии, пока не понуждали уйти.
Иной день налетала дикая бесшабашность, словно крылья за спиной возносили на непостижимое счастье. От общаги до института – в гору – сухое его тело подстегивало волной ювенильного моря. По коридорам и аудиториям, несмотря на многолюдность студенческого потока, он реял байкальской чайкой. И была в таких минутах какая-то загадка. Тайна, которой Шкалик не мог овладеть…
– Ну понесло… потащило, – констатировал в такие деньки Коля Омельчук, – и делал устрашающие пасы пальцами.
– Видать, влюбился – бесстрастно резюмировал Денисюк, колин одногруппник и земляк. Он сам частенько был грешен этим состоянием, и не всегда окрылялся взаимностью… Другие сокомнатные однокашники ещё более равнодушно наблюдали шкаликов полёет. И даже молча досадовали. И, возможно, скрытно завидовали.
Девчонки, разномастные инопланетянки, существа фантастические и непостижимые, кажется, играли в состояниях полёта и обречённости Шкалика некую магическую роль. Он не умел и не смел всматриваться в их лики, вслушиваться в музыку бессодержательной болтовни, и уж тем более пытаться заводить беседы. Он терялся и темнел своей смуглостью, когда иная пыталась захватить его внимание и – обречённо улыбался. И каждая находила в этой улыбчивости его сумасшедшую привлекательность, и сама терялась и робела от вспыхивающего чувства. Это спасало Шкалика.
И лишь одна из них – Люся, зеленоглазая точёная статуэтка,