Тайны великокняжеские не хотел он знать, а пришлось, по прихоти господина его. Зачем это было нужно государю? В какую игру заставил играть его венценосный?
– Да, чуть не забыл, – молвил Иоанн Васильевич, отпуская Курицына. – Тебя, Фёдор Васильевич, хочет видеть жёнка моя. Приходи в воскресенье по полудню к её двору, будут греки да гости заморские. Ты, чай, давно книг латинских и греческих не читал. У Великой княгини велика любовь к книжникам.
И тут Курицына удивил государь… То кличками своих поданных снабдит: кого «Гвоздём» назовёт, кого «Тушей», то уменьшительными именами осчастливит: «Ивашки», «Степашки», да «Васьки» за честь уже почитают так называться – лишь бы на глазах у венценосца быть. А тут – «Фёдор Васильевич». Никак в толк не возьмёт дьяк учтивости такой. Однако больше всего озадачило приглашение прийти ко двору царевны Софьи. Там по слухам люди все учёные: кто в дворцовых интригах силён, кто в книжных знаниях, а есть и такие, что в «музыках» славу приобрели. Промашку нельзя давать в компании такой. «Одним словом, из огня, да в полымя», – подумал Курицын и вышел из государевой светлицы.
Ночь была лунная. Свет небесного светила, отражаясь от позолоченных церковных куполов, превращался в серебряную дорожку, которая вела прямо к Троицким воротам, от которых и до палат курицынских рукой подать. Главное, держаться её, не сбиться в сторону – итальянские мастера, строители кремлёвских стен, башен и соборов, нарыли канав всяческих, да камней набросали – недалеко и шею сломать.
«Неужто высоко взлечу?», – подумал государев дьяк, подходя к дому. – «Кабы крылья не обломали!». О беседе государя с братом, Андреем Углицким велел себе накрепко забыть. Встреча с царевной Софьей больше занимала государева дьяка. На то причина была. Чувствовал дьяк, интерес Софьи неслучаен, а причины не знал.
В ночь перед походом к царевне Софье Курицыну не спалось. Ииссусову молитву читал, в арифметическом счёте упражнялся, не помогало. Рано поутру дьяк поднялся и тихонько на цыпочках, чтобы не разбудить ближних, вышел из дому. Прошёлся по Арбату. Собаки встретили его дружным лаем. За зелёными заборами звонко падали спелые яблоки и тихо кружилась первая увядающая листва. Незаметно для себя дьяк подошёл к кремлёвским вратам. За ними в палатах патрикеевских еле слышно плакал ребёнок.
Странно, но в воскресный день и раннее утро на кремлёвских площадях слышался гул мастерового люда.
Туда-сюда сновали подводы с кирпичом и брёвнами, будто с небес доносился стук молотков плотников, возводивших строительные леса для высоченных соборов, рядом звучали команды артельщиков, разбиравших старые постройки. Вперемежку с русской слышалась итальянская, немецкая, сербская и болгарская речь. Этот людской муравейник казался Курицыну живой картинкой, олицетворяющей библейское сказание о Вавилонской башне.
Среди многоголосия, царившего возле Благовещенского собора, дьяк явно различал новгородское и псковское цоканье, поволжское полнозвучное оканье и протяжную мелодичность вологодского