огромное лицо, пару свиных щёк и шею, погружённую в груди. Два её глаза стоят четырёх. Они защищены такими бровями и таким количеством сала, что плотины реки уступят этой защите. Я не думаю, чтобы ноги её были похожи на ноги Джулио Тощего. Я никогда не видел ничего настолько жирного, мягкого, болезненного, наконец, такого смешного, как эта необычайная. После нашего визита я всю ночь бредил горами масла, жира и сала, булок и другими отвратительными вещами».
Софья уж восемнадцатый год, как живёт в Москве, да, говорят, всё никак не привыкнет к деревянным избам московским, к улицам, не камнем мощённым, а рытвинами да ухабами обустроенными, к длиннобородым боярам в длинных скуфьях до полу.
А к холодам российским как привыкнуть? Кутается Софья в меха соболиные, целыми днями велит топить в покоях своих. Жара стоит такая, что и в баньке не нужно париться.
И бояре московские к Софье никак не привыкнут. Ропщут промеж собой, что кичится гречанка древним родом своим, велит величать себя царевной цареградской, а не Великой княгиней московской. Ненароком увидали, что и письма она подписывает не иначе, как «цареградская царевна Софья». А какая царевна, коль замужем за государем и восемь деток от него имеет!
Чует Софья недружелюбие, потому и не знается с боярами. Свой двор при покоях имеет. А почему государева дьяка затребовала, тут загадка, которую ни один боярин не отгадает.
– Знатная компания, – прошептал Курицын, входя в великокняжеские покои. Трижды поклонившись гостям и подойдя к Софье, он поцеловал пухлую руку царевны.
В просторной гостиной, где в красном углу висели образа, а на стенах – картины итальянских мастеров, за большим круглым столом сидели заморские люди. Не в пример московской моде, к злату и мехам привыкшей, – в кожаных камзолах, в узких штанах, в сапожки сафьяновые заправленных; бородёнки – аккуратные, востренькие, усы – выщипанные тоненькие, да волосы локонами до плеч. Ни дать, ни взять – двор короля Матфея. Не хватало только девиц, играющих на лютне. Но, сказывают, царевна заказала в Риме мастера чудной музыки, издающей звуки, в многоголосицу воплощённые, – не на лютню, ни на гусли не схожую – органом зовётся. И библиотеку Софья привезла такую, что и Матфей позавидовать мог, хотя его «сокровищница» считалась лучшей после собрания книг папы Римского.
Разговор шёл особый. Царевна, сидевшая в центре в высоком, наподобие трона, кресле, иногда прерывала шитьё, которым занималась ежечасно, и вставляла фразы то на греческом, то на итальянском языке. Курицыну греческий был понятнее, множество книг на нём читано: Библия, послания апостолов и даже труды философа Аристотеля. С итальянским оказалось сложнее, но тут помогло знание латинского языка, от которого жители итальянских городов далеко ушли, но всё же кое-что можно было уразуметь. Речь за столом шла о строительстве Кремля и о поездках московских послов в италийские города.
– Помощь нужна, царевна, не успеваем мы, – жаловался Софье тощий итальянец в зелёном