смотри, смотри на меня! Ну, Боречка, разве, не узнаёшь? Это же я, я! Твоя Инка! Неужели, ты меня совсем не помнишь? Забыл, как любил меня? Как мы были вместе? Ну, узнаёшь? Смотри же, смотри на меня!..
Больной перестал жевать печенье, которое извлёк из впервые самостоятельно надорванной пачки, и с подозрением уставился голубыми глазами в лицо говорившей, будто опасался, что она может забрать назад гостинец и лишить только что открытого им удовольствия.
– Боренька, миленький, я же вижу, ты должен, должен узнать, ну, вспомни! Вспомни же, чёрт тебя подери! Всё будет хорошо, как… раньше… Ну, ты узнал меня? А? Ну, скажи, кто я? Скажи, родненький, вспомни, ну же! Давай!
Больной беспокойно откинулся на подушку и, отчаянно гримасничая, попытался сложить губы, тонкие крылья носа задвигались, глаза выкатились из орбит, наконец, ему удалось родить натужные звуки:
– Ммм-ма, мм-ма-мм…
Внезапно радостно расплывшись в бездумной улыбке, старательно собрал только что полученное в целое и ясно выдал:
– Мама! Ма! Ма! Мама! – и тут же загукал низким голосом, забулькал, пуская пузыри изо рта, отплёвываясь во все стороны крошками непрожёванного печенья.
Это выглядело противоестественно, отвратительно до жути. Казалось, взрослый мужчина хитро и нарочито назло ей с понятной лишь ему тайной целью изображает из себя полного идиота. Инне Владимировне почудилось на миг, будто муж сознательно глумится над нею, хотя она отлично понимала, что такого просто не может быть. Женщина резко отшатнулась, словно получила пощёчину. Лицо исказилось болью, и еле удерживая подступавшие слова не характерного для неё мата, выплеснула скороговоркой злым плачущим голосом, ни к кому конкретно уже не обращаясь:
– Господи! Что же… что они с тобой сделали?.. Издевательство какое-то! Уму непостижимо! Ну, что это? За что такая мука?.. Как вынести?! Я больше не могу так, не могу…
Инна Владимировна сорвалась на плач, закрыла лицо ладонями и выбежала в коридор. Обитатель палаты, приподнявшись на локте, возбуждённо корчил плаксивые гримасы и тянул вслед за ней исхудавшие незагорелые руки.
Через пятнадцать минут, приведя себя в порядок в служебном туалете, Инна Владимировна говорила уже ровным злым голосом в трубку телефона-автомата:
– Алло! Дядя Миша? Пожалуйста, приезжай за мной в больницу, если можешь… Да, очень… Ты знаешь куда, в центр Павловского… Мне нужно срочно с тобой посоветоваться… Нет, только не по телефону. Очень важно. Да, прямо сейчас. Хорошо, я буду ждать у входа.
Семья
О своём отце Станислав почти ничего не знал. Сохранилось несколько любительских чёрно-белых снимков на плотной пожелтелой бумаге, родители среди большой компании за столом с хрустальными бокалами, напитками в графинах среди тарелок с закусками. Да две-три студийные фотографии на картоне – мать и отец вдвоём в нарядной одежде прежних лет со строгими торжественными лицами. Других свидетельств его существования, кроме старых