шипнуть на него, и застигнутый на месте косолапый, прижав уши, припустил бы в лес. Но отец стал забывать заветные змеиные заклятья, ведь в деревне в них надобности не было, к тому же он не придавал им особого значения, считал, что серп и ручной жёрнов ему куда нужнее. Поэтому, застав в своей постели медведя, он забормотал что-то по-немецки, медведь от непонятных слов пришел в замешательство и, взбудораженный тем, что его застигли врасплох, откусил отцу голову.
Естественно, он тотчас пожалел об этом, ведь медведи, в сущности, звери не кровожадные, в отличие, скажем, от волков, которые и впрямь лишь под воздействием заветных змеиных заклятий служат человеку, позволяют ездить верхом на себе и доить. Вообще-то волки довольно опасные домашние животные, но поскольку ни у кого в лесу нет молока вкуснее, люди мирятся с опасностью, тем более что змеиные заклятья превращают волков в кроткие безобидные создания вроде синичек. Но медведь все-таки существо разумное. Косолапый, что прикончил отца, пришел в отчаяние и, поскольку преступление было совершено в приступе похоти, тут же в наказание себе откусил свои причиндалы.
Затем мать и оскопленный медведь сожгли тело отца, и медведь, заверив маму, что больше они никогда не встретятся, убежал в лесную чащу. Такой исход дела, похоже, вполне устроил мать, как уже сказано, она чувствовала за собой страшную вину, и ее любовь к медведю испарилась в одночасье. На всю оставшуюся жизнь она невзлюбила медведей, тотчас шипела, заметив их, и тем самым заставляла исчезнуть со своей дороги. Эта ее неприязнь повлекла за собой впоследствии массу передряг и ссор в нашей семье, но об этом я расскажу потом, сейчас не время.
После смерти отца мать не видела никаких причин оставаться в деревне, она приладила себе на закорки меня, взяла за руку мою сестру и отправилась обратно в лес. Ее брат, мой дядя Вотеле, по-прежнему жил в лесу, он взял нас под опеку, помог соорудить хижину и подарил двух молодых волчиц, чтобы у нас всегда имелось свежее молоко. Мама, хотя и сраженная смертью отца, вздохнула с облегчением, ведь ей никогда не нравилось жить в деревне. Хорошо она чувствовала себя именно здесь и ничуть не переживала из-за того, что не живет подобно железным людям или что в ее хозяйстве нет ни одного серпа. В мамином доме никогда больше хлеба не ели, зато не переводилась в огромных количествах лосятина и козлятина.
Мне еще и года не исполнилось, когда мы вернулись в лес. Поэтому о деревенских обычаях и жизни я не знал ничего, поскольку вырос в лесу, и это мой единственный дом. У нас была замечательная хижина в лесной чаще, где я жил вместе с мамой и сестрой, там же поблизости находилась пещера дяди Вотеле. В те времена лес еще не совсем опустел, и если походить по лесу, можно было наверняка встретить и других людей: старух, доивших волков на пороге своих хижин, длиннобородых стариков, беседовавших с толстенными гадюками.
Молодые встречались реже, и становилось их все меньше, так что всё чаще попадались заброшенные жилища. Они зарастали подлеском, кругом