Я даже не стала чиститься с помощью энергетических практик, полагая, что заслужила отдых.
Препарат мне кололи ещё раза четыре, морщась от стыда и неловкости, что им приходится проделывать это именно со мной. День перерыв и обычная беседа – день сыворотка. Похоже, что эта процедура была разработана специально для меня. Знали же, что я владею техниками внесознательного воздействия. А проверку проводили обычные люди, без нейроэнергетических навыков. Если бы хотела, я могла обвести их вокруг пальца. Чтобы этого не произошло, придумали подавить мои способности с помощью препарата. Стало быть, наши не выдали, что меня и это может не взять. Наши-то знают достаточно, чтобы быть во мне уверенными безо всяких проверок!
Радио на этаже не было, а почитать или поделать практики времени не оставалось. С раннего вечера и до утра я сладко спала – такая накопилась глубинная усталость.
Находясь в санатории, я узнала о печальной судьбе Аглаи Марковны: её душа приходила и рассказала о голодной смерти первой блокадной весной. Непростая душа, и тяжело она уходила. Расставшись с телом в начале сорок второго, аж до осени сорок третьего бродила по окрестностям, не могла оторваться от земли. Что смогла добраться до меня – уже стало достижением. Я помогла ей, чем умела, но дар, который она пыталась отдать мне, не взяла. Чужой дар – чужая карма. У меня свой есть, зачем рисковать…
Товарищи не обманули: ровно через две недели беседы прекратились. Может, ещё сутки – но точно не больше – я оставалась в одиночестве и неведении. Затем меня отвели в кабинет, похожий на тот, где проводились беседы. Тот же человек, что встречал меня на аэродроме, объявил, что я благополучно прошла проверки и могу приступать к работе. Он извинился за вынужденное недоверие и доставленные неудобства, с чувством пожал мне руку и сказал, что теперь я смогу вернуться к работе в том же подразделении, где служила и прежде. Поскольку у меня нет жилья, то, пока мне его выделят, я могу оставаться в той же палате санатория: мне всё равно положено время на медицинскую реабилитацию, предписан покой, сон и усиленное питание. А теперь я могу пройти на первый этаж. Там, в холле санаторного корпуса, меня уже заждались.
Думаю, ни до, ни после строгие стены военного санатория не слышали такого дружного, восторженного девичьего визга.
Но объятия и слёзы радости были недолгими: смысла не было тянуть с печальным известием, и девчонки практически сразу мне сказали. Что-то оборвалось внутри, но я, привычно сохраняя самоконтроль, задала нейтральный, совсем уже теперь не важный вопрос:
– Удар?
Женя метнула в меня быстрый удивлённый взгляд, но промолчала.
– Да, – подтвердила Катя.
– Как случилось? – спросила я сдавленным голосом.
– Срочно улетел в Москву, пошёл на доклад. – Женя многозначительно подняла глаза к потолку. – В приёмной он потерял сознание. Отвезли в госпиталь… Если бы мы знали… Но он не успел позвать. Нам уже потом