неделю внимательно смотреть по сторонам и потом перенести свои впечатления на бумагу.
Следующие несколько дней она летала как на крыльях. Впервые после возвращения в Неаполь моя мать попыталась выбраться из своей раковины. Целую неделю она праздно шаталась по нашему кварталу. Затем настал вечер, когда она попросила отца приготовить ужин и уложить меня спать. И всю ночь просидела за кухонным столом, набирая текст на своей «Оливетти», – наутро статья была готова. Мама сетовала на непрезентабельность улиц, запустение, царившее не только в городских закоулках, но даже в парке Каподимонте, который некогда был летней королевской резиденцией, а теперь превратился в городскую свалку.
Однако наибольшего внимания заслуживает тот факт, что после землетрясения прошло уже четыре года, а пострадавшие до сих пор живут в грязных бараках без удобств, и никому нет до этого дела, властям в первую очередь.
Гражданский пафос ее репортажа в финале оборачивался столь пламенным призывом к городской администрации, что Джорджо, сидя в конторе за пыльным письменным столом, окрестил его «пазолиниевским». Мама призналась, что не слишком хорошо знакома с творчеством фриулийского писателя. «Честно говоря, – добавила она, – я ни строчки этого Пазолини не читала».
Через несколько дней бюллетень вышел из печати и разлетелся по всем отделениям банка на Апеннинском полуострове. Посыпались телефонные звонки с поздравлениями. «Злободневность» и «высокая социальная значимость» статьи моей матери вызвали восхищение и у коллег Эдуардо. Даже замглавы фондового отдела, куда отец попал после перевода, прислал ей записку, где признался, что «потрясен халатностью, с которой относятся к архитектурному памятнику такого уровня».
Отец радовался успеху жены и получал удовольствие оттого, что эта история придала ему определенный вес в глазах коллег, но очень скоро все его мысли снова обратились к индексу Миланской фондовой биржи. С появлением телетекста Rai Televideo он мог просматривать биржевой бюллетень, сидя дома, и контролировать, на сколько скакнули котировки тех или иных ценных бумаг. «Фиат», «Дженерали», «Алиталия», «Медиобанка»… Знак «+» рядом с названием интересующей компании приводил Эдуардо в восторг, «—» – в уныние. Хотя бывало и наоборот: порой восторг вызывали минусы, а уныние – плюсы.
У меня же к этому времени появился новый друг. Его звали Даниеле, и был он сыном нашей учительницы Ады. Всякий раз, когда кто-то из учителей отменял занятие, чтобы не искать им замену, нас распределяли парами по другим классам, при этом старшие должны были «усыновить» ребенка из детского сада. За мной закрепили Даниелино.
В свои четыре года он отличался от сопляков-сверстников, которые только и знали, что все время хныкали. Чаще всего мы играли в футбольные карточки или вымещали накопившуюся злобу на его тряпичном пупсе – в ту пору такие куклы были почти у всех. Даниеле с ним не расставался, что стало поводом для издевок, и к нему прилипло прозвище Карапуз – Даниелино Карапуз.