округлых белых камня-голыша с голубиное яйцо. И тут я понял – и только после этого сумел увидеть!
Это были два стеклянных глаза, которыми мой бывший Вольдемар собирался заменить свои поблекшие буркалы! Он простодушно хвастался передо мной. А потом убрал коробку в балконный шкаф, и мы прошли в комнату.
И снова мы пили шампанское и чем-то даже закусывали, и мой новый приятель сидел рядом, и вид у него был совсем уж болезненный: он часто прикладывал руку к груди и постанывал, но пить не переставал, и после очередного возлияния как будто оживлялся, но уже через пять минут снова хватался за сердце, и снова пил, а этот гад подливал ему, и мне тоже, и кому-то еще. А я потихоньку встал и вышел на балкон – будто бы покурить. И закурил на самом деле. Стоял курил, смотрел на черный капремонтовский дом, на кривые звезды – и тоскливо боролся со своим страхом. А потом все-таки решился…
Я открыл балконный шкаф и вынул оттуда заветную коробочку. Один глаз полетел в левую сторону проклятой ночи, другой – в правую. Остальное я вытряхнул вниз, в пыль под балконом. Коробку швырнул к дому напротив. И вздрогнул! И обернулся…
Покойник возвышался над компанией, подавшись вперед всем телом. Потом он взял кухонный нож и с треском вогнал его по самую рукоятку в стол – глядя в меня! И вышел из-за стола, опрокинув стул. И двинулся к балкону – то есть, ко мне…
Я стоял, ждал, а он приближался – широкий и паскудный, как улыбка на его роже, растопырив свои грабли со скрюченными и окоченевшими серыми пальцами.
Когда он был уже на пороге, стоял пожирал своими невидимками весь мой страх и ужас (в это время что-то с грохотом обвалилось в комнате, а внутри меня лопнула струна, удерживавшая все мои жизненные силы, но я почему-то все еще не умирал и не умирал, а это пугало стояло на пороге и пугало, но не приближалось, хотя и не удалялось тоже) – в это самое время на меня и снизошло радостное, как покой, великое знание: Я СПЛЮ, И ВСЕ ЭТО МНЕ ТОЛЬКО СНИТСЯ! И я поверил. И с этим новым своим знанием, но ничем не выказывая его, приготовился ждать, что будет дальше, решив про себя, что проснусь только в самом крайнем случае. А покойник стоял на пороге, подозрительно на меня поглядывал и не шевелился. А потом перестал улыбаться и безвольно растворил свою пасть, при этом глаза его ввалились, оставив после себя два черные провала, – неприятное зрелище! – и я решил, что с меня хватит и пора просыпаться. Проснусь – и поудивляюсь на свои страхи и глупые фантазии: приснится же такое! Расскажу этот сон кому-то, – и мы вместе посмеемся. Запишу на бумаге, – вот будет занимательное чтение для любителей остренького, на ночь глядя! Когда проснусь… Но я почему-то не просыпался! Я напрочь позабыл, как это делается. Да и знал ли когда-нибудь? Да кто-нибудь знает ли – как?
Сквозь сон ко мне стучалась жизнь, мир, в котором меня сейчас не было, – а я спал и не знал, как ему помочь вернуть мне мое бытие. Как это обычно бывает: или команда «подъем!» или звонок будильника, или – что? Мой-то будильник молчал…
Нелепейшая ситуация! И если бы хоть снилось что-то приличное, а так…
Не вечно