карася и поднял. Чешуя заблестела на солнце позолотой. – Вот так!..
Положив в вершу хлебных объедков со стола, завязанных в тряпицу, Кольша воткнул травяной кляп на место и опустил снасть в воду. Ловушка бесшумно исчезла, вытолкнув наверх пузырьки воздуха.
Лодка скользнула в небольшой заливчик.
Вторая верша вывернулась у Кольши из рук в тот момент, когда он почти положил ее на поперечину лодки. От неожиданности Кольша опрокинулся и сел на борт. Лодка резко качнулась, черпанула воды. Дед не успел перекинуть шест на другую сторону, чтобы выправить плоскодонку, и мы стали погружаться в теплое озеро. В мгновение я увидел, как всплыли в лодке караси, судорожно забились, устремляясь в глубину, и, даже не успев вскрикнуть, тоже ушел в воду.
Сильный рывок выдернул меня назад. На миг я зажмурился от яркого света, а когда открыл глаза, то увидел Кольшину голову над водой и рядом деда.
– Утопил, раззява! – заворчал дед, удерживая меня в воде. – Руки как крюки! Ладно, что неглубоко, а если бы подальше?… Вылазь на камыш! – приказал он Кольше. – И этого туда прими.
Кольша полез на плотный залом камыша, настилая его под себя, и умостился там полусидя.
– Давай к нему! – Дед потянул меня по воде. – А то до берега далеко и убродно. Лодку поднимать придется.
Было тепло и солнечно, но я чувствовал легкий озноб. Цепляясь за толстые, как карандаши, камышовые стебли, я полез к Кольше. Вода потекла с меня холодными ручьями. Кое-как мы утвердились на той полузатопленной камышовой крепи.
Дед сошел с затонувшей лодки и погрузился в воду по плечи. Плоскодонка сразу же всплыла. Наклоняя ее на борт, он стал вытягивать лодку на примятый камыш, выливая из нее воду. Я видел, как ему тяжело, как надуваются жилы на трясущихся руках… Вскоре дед почти опрокинул лодку на бок и остаток воды выскреб черпаком. Переселив нас в нее, он подал Кольше шест:
– Держи равновесие! Буду с кормы подниматься.
С трудом, рискуя вновь зачерпнуть воды, дед влез в лодку…
Мокрые, без рыбы, мы вернулись домой, но с того времени острый запах свежих карасей запомнился мне навсегда, а в душе осталось непроходящее чувство робости перед широтой и таинственностью водно-тростниковой стихии озера.
Чужак
С того момента, как стало напекать солнышко и просохла роса, мы с Федюхой, запрятавшись в канаве, заросшей лопухом, наблюдали за рыжегрудой и черноголовой птичкой, таскающей куда-то под плетень целые пучки мелких насекомых. Ясно было, что кормит она птенцов, и нам хотелось дознаться, где это гнездо, поглядеть на желторотиков.
Подкрадываться к тому месту мы начали издали, в тот момент, когда птички не было. Но нас заметила другая, серенькая, и тоже с червячками, и тревожно «зачикала», словно камешками застучала друг о дружку: «Чик-чик, чик-чик…» Скорее всего, это была самочка рыжегрудого, и пришлось снова хитрить, возвращаться в исходное место и прятаться. Постепенно, передвигаясь в лопухах ближе и ближе, когда птички улетали за очередным кормом, мы очутились неподалеку от приметного