зверь
Широко расплеснулось соленое озеро за нашей деревней. Синь его воды сливалась с синевой неба, и в иные дни трудно было отличить их друг от друга. Крутые берега озера опускались к воде глинисто-песчаными отмелями, и на них с весны до осени копошились разнообразные кулики – от маленьких, с воробья, до крупных – с сороку.
Мы часто бегали по гребню береговых увалов[5], спугивая их крикливые стайки и наблюдая, как они перелетают с одной отмели на другую, играя пестротой оперения в дружных разворотах. Особенно занимали нас своим необычным видом и громкими посвистами длинноногие, с острым клювом, загнутым кверху, шилоклювки. Белые, в черных пятнах, они нередко кружились совсем близко над нашими головами и даже пикировали на нас с резкими криками. Мы понимали, что где-то близко их гнезда, и даже из любопытства находили среди давних выбросов прибоя маленькие лунки с двумя парами желтоватых, с рябинкой, яиц, но никогда их не трогали.
Однажды мой друг Федюха разглядел в береговом откосе темное пятно какой-то норы и осторожно, чтобы не сорваться на грязь с немалого, в две избы высотой, обрыва, стал выдавливать в податливой почве ступеньки и спускаться к ней. Напрасно я пытался отговорить его от опасной затеи: нора была явно зверовая – вдруг волчье логово! Но Федюха продолжал приближаться к темнеющему отверстию.
Я затаил дыхание, наблюдая. И вот он рядом, наклонился… Вскрик – и мой друг кувырком полетел по крутому склону к черноте прибрежного обвода. Из-за берегового гребня мне не видно было, как он шмякнулся в вонючую жижу. Лишь краем зрения я заметил большую, чуть ли не с гуся, черно-белую птицу, вылетевшую следом за Федюхой из норы, и заторопился в низинку, по которой мы обычно спускались к воде.
С головы до ног в грязи, хромающий, полусогнутый, с мученическим выражением лица предстал передо мною друг. Оно и понятно: сковырнуться с такой высоты! Хорошо, что ничего не повредил, – грязь смягчила падение.
– Заглянул я в темень норы, – рассказывал Федюха, когда отмылся озерной водой и отмяк от боли – ссадин-то было предостаточно, – а там зверюга какой-то серо-белый колотится и шипит, как несколько змей. Дернулся я назад и полетел…
– Не зверюга это был, а утка-пеганка. Про них как-то сосед-охотник рассказывал. В старых норах лис и барсуков эти птицы гнездятся. Вот и пугнула она тебя, чтобы не лез куда не надо.
Вспомнив, каким жалким был Федюха, выбравшись из няши[6], я рассмеялся.
Вертишейка
Издали я заметил у толстого пня округлую шляпку гриба, похожую на подрумяненную булочку, и заторопился. Что-то мелькнуло передо мной, и на том высоком березовом пне, у которого приютился гриб, появилась пестренькая, чуть больше воробья, птичка. Она вытянула шею и, заметив меня, куда-то юркнула. И хотя пень был высоким, я, не раздумывая, вывалил на лесной подстил набранные грибы, опрокинул ведерко вверх дном и влез на него.
В середине неохватного пня чернело дупло. Значит, птичка нырнула туда. Я хотел сунуть в дупло руку, но оттуда послышались настораживающие