вахтенного начальника. Да будет на то воля господа, и вам представится случай послужить Родине в угодном вам свете. Хорошо, Александр Васильевич?
– Честь имею.
Компромисс действительно оказался компромиссом, и уже через неделю простаивание крейсера начало вызывать трепет негодования в душе Колчака. Однако, как это часто бывает, всё изменил несчастный случай. Тридцать первого марта головной броненосец "Петропавловск" не вернулся из рейда по спасению русских миноносцев, подорвавшись на японской глубоководной мине и унеся с собой на дно шесть с половиной сотен матросов и офицеров, включая самого Степана Осиповича и известного художника-баталиста Василия Верещагина, когда-то прославившегося полотном "Апофеоз войны".
В середине апреля Колчак, пользуясь междуцарствием на флоте, добился его перевода на минный заградитель "Амур". Через четыре дня последовало переназначение командиром на эсминец "Сердитый", невероятно его огорчившее. К этому моменту Порт-Артур оказался полностью заблокирован с моря как превосходящим по численности японским флотом, построенным на лучших британских верфях, так и плотными рядами минных банок, траление которых и оставалось единственным нескучным занятием для молодого офицера.
Александр Васильевич часто сидел в своей каюте, монотонно выстукивая из папирос табачную крошку, долго вглядываясь в горящую спичку, которую при раскуривании он имел обыкновение держать строго вертикально. Мучила боль в коленях и сухой периодический кашель – Бегичев оказался прав.
Был уже конец лета, когда очередной рутинный выход на внешний рейд гавани чуть не закончился трагедией.
– Александр Васильевич, разрешите? Три миноносца по курсу, – не дожидаясь позволения, выпалил вахтенный офицер.
Колчак взял у него из рук бинокль, всмотрелся в даль. В сумерках на горизонте удалось отчётливо разглядеть три "дыма".
– А ведь такое место хорошее, – процедил он и постучал по обшивке рубки. – Ребята, сегодня разворачиваемся, и поживее. Трое на одного не то, чтобы не честно, а просто смертельно. Живее. Клади налево.
Началась погоня, спустя час которой "Сердитому" всё же удалось уйти.
– Плохо старались, – заметил мичман Плазовский.
Следующей ночью Колчак вернул свой эсминец на прежнее место. Стояла полная Луна, чей свет мягко отражался на погашенной ходовой оптике, и поразительная тишина, нарушаемая лишь шуршанием гребных винтов. Колчак постучал папиросой о бортик, вспыхнул огонёк и тут же потух.
– Двадцать морских с половиной, – донеслось из рубки.
– Полный назад до полной остановки, – спокойно скомандовал офицер.
Докурив и дождавшись полного «стопа» эсминца, Колчак вернулся на мостик, чтобы сверить координаты.
– Никого на этот раз не видно?
– Так точно.
– Никто не должен знать, что мы здесь делаем. И оптику не зажигать. Можете тихонько двигаться, ребята.
Зазвенел пульт внутреннего