подала ей руку и помогла дойти за кулисы, где она разрыдалась. Мне надо было выходить на сцену, так что успокоить ее мне как следует не удалось.
Одним словом, в тот раз «Тбилисо» она так и не спела. Но грузинская диаспора так хотела услышать эту песню в ее исполнении, что они выкупили зал «Олимпии» еще раз. И вот тогда уже все сложилось.
Во время той поездки мы жили в гостинице в номерах по соседству. У меня был люкс, а Нани жила с Люсей Зыкиной. По вечерам мы покупали длинные французские багеты и уплетали их с кофе и сгущенкой. А однажды решили побаловаться сигаретами. Так-то мы, конечно, не курили, берегли голос. Но один раз ведь не страшно. Сбросились и купили пачку французских сигарет. Только закурили – стук в дверь. Открываем – на пороге стоит Люся Зыкина. Увидев, что мы курим, она тут же развернулась и ушла. Проходит какое-то время – снова стучат в дверь. И вновь это была Зыкина. На сей раз она пришла, укутав лицо полотенцем: «Курите, черт с вами. Так посижу. Без вас скучно».
Нас селили в хороших гостиницах. В номере были все удобства – ванная, душ, биде, шесть полотенец махровых в день, с которыми мы не знали, что делать – три-то еще можно было как-то использовать, а что делать с остальными тремя? Но иногда приходилось ходить в общественный туалет. А надо заметить, что мамочка Нани перед тем, как отправить дочь в Париж, дала ей все бабушкины старинные украшения – с изумрудами, с гранатами, с сапфирами, с бриллиантиками. У нее все пальчики были унизаны этими семейными сокровищами. И она каждый раз, приходя в общественный туалет, и моя там руки, снимала с себя все эти кольца, раскладывала их на умывальник, а потом поворачивалась и уходила. Хорошо, что горничная знала, что тут живут русские, она всех чуть ли не по именам выучила. Так вот она собирала Нанины колечки, стучалась в 24-й номер и говорила: «Мадмуазель, вы опять оставили в туалете ваши драгоценности».
И так случалось каждый раз – в поезде, в самолете – в любом месте, где Нани мыла руки, она везде оставляла свои драгоценности.
Ее непосредственность проявлялась во всем. Вот она покупает подарки, комментирует: «Это для мужа Мераби, это – маме и папе, это – Эке». Мы приходили из магазинов с большими картонными коробками, перевязывали их, и Нани надписывала, для кого они. А потом обязательно оставляла все это в аэропорту и так безо всего улетала в другой город. Всю дорогу потом она плакала, все это, как правило, конечно, в итоге находилось. Но стоило Нани здоровья, нервов.
Она всегда была такой наивной, рассеянной, словно большой ребенок. И до сих пор она такая. Хотя, глядя на нее, миллионы поклонников думают, что перед ними гордая, холодная, как кавказская вершина, недоступная дама. А наша Нани – большой ребенок! Доверчивая, добрая, верящая всему. Удивительный человечек!
А как она все витрины в близлежащих магазинах своим лбом перепробовала. В Париже же почти прозрачные витрины, так Нани увидит платьишко какое-то или жакетик, разбежится и – буум! Выскакивал испуганный продавец: «Боже мой, с мадмуазель, все в порядке, она не ранена!?» Я отвечала: «Не ранена, не ранена».