это картина одного из прерафаэлитов, на которой изображена русалка.
– Кисти Уотерхауса[5]. Знаете его работы?
– К сожалению, нет. – Она вручает мне пакет с покупками. – Желаю вам хорошо провести здесь время.
Разговор с продавщицей, точнее, воспоминания о той картине, навевают мысли о сестре, хотя, конечно, я только о ней и думаю с тех пор, как увидела ее в выпуске новостей.
– Вообще-то, я приехала по невеселым делам. Вы случаем не знаете, где тот ночной клуб, в котором случился пожар? Там в то время находилась одна моя знакомая.
– Ой! – Девушка закрывает ладонью рот. – Мне очень жаль. Это недалеко. Если идти прямо в сторону набережной, увидите слева, перед выходом на главную улицу. – У нее покраснели щеки. – Мимо не пройдете. Там мемориал.
Я киваю в ответ. Можно начать и оттуда.
Девушка оказалась права. Сгоревший клуб трудно не заметить. Угловое здание. С трех сторон полицейское ограждение. На стенах до самой крыши – зловещие черные пятна копоти.
На мгновение я останавливаюсь, беру себя в руки, затем сворачиваю за угол. Передо мной мемориал: гора мягких игрушек, свечи, цветы, некоторые свежие, другие уже завяли. В воздухе витает запах, который у меня ассоциируется с ожогами, сгоревшей одеждой, палеными волосами, волдырями на коже. Жуть.
Перед поездкой я почитала кое-что об этом пожаре – ничего особенного. Это был не теракт, в Новой Зеландии нет такой проблемы, хотя в это трудно поверить, просто трагический несчастный случай. Переполненный клуб, заблокированный выход, неисправная система пожаротушения. Стечение чудовищных обстоятельств. В США об этом сообщили в новостях только из-за трагических последствий.
Катастрофы всегда производят более тяжелое впечатление, если пострадало много молодых людей, а в том клубе собралась молодежь. Я медленно иду вдоль фотографий, приклеенных, привязанных, пришпиленных к ограждению, за которое запрещено заходить. В основном азиаты и азиатки, ни одного человека старше тридцати, глаза сияют, у них все впереди, в прошлом – ничего ужасного. Теперь они застыли здесь навеки.
Я с болью думаю о погибших. Каково сейчас их родителям, потерявшим любимых чад?! Каково друзьям, братьям и сестрам, продавцам магазинов, которые смеялись их шуткам?! Эта мысль всегда посещает меня в отделении неотложной помощи, когда доставляют жертв особенно чудовищных происшествий – нелепых автокатастроф, случаев домашнего насилия, драк и перестрелок в барах. Искореженные жизни. Оборванные. И уже ничего нельзя исправить.
С некоторых пор мне все труднее с этим мириться. Конечно, я всегда ненавидела терять пациентов, но мне нравилось их спасать, быть рядом с ними в тот момент, когда они испытывали эмоциональный шок и ужас, и делать все, чтобы отвратить от них смерть. Как, например, в случае с одной девушкой, которую доставили в больницу с пулей в животе в тот вечер, когда я увидела по телевизору Джози. Девушку принес ее парень. Его руки были в крови, потому что он все время зажимал рану. Это ее и спасло.
Но в последнее время мне все чаще вспоминаются погибшие. Мать,