принятых обычаев, через крупные и важные преграды и помехи, то успех может быть несомненно…
– Была не была! Пан или пропал! Смелость города берет! – весело восклицал Шумский.
Молодой малый надумал проникнуть в дом барона и сделаться у него своим человеком, воспользовавшись некоторыми странностями его характера, его чудачеством, которое было известно в столице и которое Шумский узнал через посредство ездившего в Финляндию за справками Шваньского. Молодой человек решил верно и метко два вопроса, один по отношению к барону, другой – относительно молодой девушки.
Во-первых, кому дозволит скорее и легче барон, добряк до чудачества, гвардейцу флигель-адъютанту или простому смертному, серенькому человечку, бывать у него часто и видать запросто и его самого и дочь-баронессу. Конечно, последнему скорее!
Во-вторых, способна ли будет запертая в четырех стенах дома и, очевидно, скучающая девушка полюбить того почти единственного человека, которого она будет видать ежедневно запросто? Гордость будет ее останавливать, но скука будет толкать на сближение с ним. Если она благосклонно относится к немцу-улану, то, очевидно, от тоски, одиночества и однообразной жизни.
И Шумский решил перейти порог дома барона не Шумским, сыном Аракчеева, не офицером гвардии, а замарашкой, бедным дворянином, чуть не умирающим с голода в столице за неимением места и работы…
Родители дали ему, господину Иванову, Михайлову или Андрееву, блестящее воспитание, научили даже отлично говорить по-французски, сделали из него светского человека и умерли, не оставив ни гроша и пустив на все четыре стороны… Круглый сирота – он погибает…
А он не глупее, не дурнее других, пожалуй, головой выше многих батюшкиных богатых сынков, гвардейцев и чиновников столицы…
Барон может и благодеянье человеку оказать и пользу извлечь себе из него…
И так надо Михайлову или Андрееву – эти два имени ему все-таки ближе и легче на них отзываться – надо явиться к барону за куском хлеба, христа ради.
На первых порах Шумский решился было прямо идти к барону, с улицы проситься пред его ясны очи, но тотчас же раздумал…
– Для скачка нужен разбег, – пошутил он. – Чем дальше я отойду от цели вначале, тем скорее ее достигну. Надо ехать в Гельсингфорс. Надо быть рекомендованным оттуда каким-нибудь дураком к одному из старичков приятелей барона. А этот уже меня как своего протеже пошлет к Нейдшильду. И барон не откажет услужить приятелю… А понравиться ему – уже мое дело!..
Через три дня после этого решения Шумский исчез из Петербурга и пропадал неделю…
Никому в его квартире не было известно, где он. Товарищи предполагали, что он в Грузино, и только один Квашнин, узнавший от Копчика, что барин поехал по Выборгской дороге, удивился и был озабочен.
Шумский, снова появившийся в столице, был неузнаваем. Он был весел, добр со всеми без исключенья, говорлив и по всему… самый счастливый человек на земле. Вдобавок он совершенно перестал пить, играть