точно, герр гауптман.
Рунге не раз выполнял подобные поручения начальника и поэтому поспешил к хозблоку, он знал, у капитана на исходе коньяк. Позаботиться о приличном ужине шефу тоже не помешает.
Место для фильтрационного лагеря было выбрано удачно – большое поле на берегу реки недалеко от дороги. Огородив его столбами с колючей проволокой и поставив вышки по периметру, Кранке посчитал эти приготовления вполне достаточными. Не строить же пленным казармы?!
Лейтенант Афанасьев шел с трудом, пересиливая боль; вывихнутая ступня распухла и ныла при каждом шаге. Он шел, забываясь от боли, только когда в сотый, в тысячный раз проигрывал у себя в голове то страшное утро, когда он вывел свой батальон прямо на вражеские пулеметы. Все развивалось по плану. Они прошли лес, все три роты, залегли перед полем, разведчики просочились через него и уперлись в дорогу. Уже светало.
– Все в порядке, чисто! – отсигналил кто-то из них, и он дал команду «Вперед!».
Триста – четыреста метров по полю до дороги, там, сразу за дорогой, лес, и они не прошли это поле. Не смогли. Когда больше половины его осталось за спиной, на дорогу из-за поворота выехало несколько мотоциклов с колясками и два бронетранспортера. Они сразу открыли шквальный огонь из пулеметов. Следом из грузовиков солдаты поливали из автоматов… Люди гибли, не успев даже выстрелить по врагу, да и стрелять многим было уже нечем.
Он был в голове колонны с первой ротой, выхватив наган, бросился вперед… Что он еще мог в те секунды… Все смешалось в его голове; оглянувшись, он увидел, как его бойцы, отстреливаясь, отходят назад, но их косят пулеметные очереди. Увидел, как кто-то, бросив винтовки, поднял руки и ложится на землю. Он что-то закричал им и упал от удара в спину. Кто его сбил с ног, он не видел, но сам встать не смог. Ступня оказалась вывернутой. Он выронил при падении свой пистолет и не мог стрелять в окружавших его немцев. Не мог и застрелиться. Он затаился в надежде, что его не заметят.
Как хотелось ему в этот момент стать травой, землей, просто умереть, чтобы не испытать позора! Он лежал и лихорадочно думал: что делать? Стрельба утихла. Немецкие солдаты собирали оружие и добивали тяжелораненых, при этом они весело обсуждали что-то. Он лежал так, что все хорошо видел. Сдавшихся в плен автоматчики обыскивали и сгоняли в колонну на дороге. Немцы при этом размахивали руками, гортанно орали что-то и смеялись. Он видел, как тащили к дороге Ольгу, медсестра сопротивлялась, и ее, сбив с ног, тащили за волосы волоком. Видел, как немцы заставили солдат вынести на дорогу носилки с раненым особистом. Среди них он узнал рядового Ерохина, значит, уцелел. Все это было у него на глазах, и он ничего не мог с этим сделать, ничего не мог изменить, ничем не мог помочь, и от этого не хотелось жить…
Немцы приближались; один, подойдя, сильно пнул его в голень, и он вскрикнул от боли, непроизвольно. Сейчас он не мог себе почему-то это простить, хотя это уже ничего не решало. Его выволокли на дорогу и толкнули в строй, там его подхватили и не дали упасть чьи-то