черныхъ волосахъ, то видлъ ее такою, какою она была описана въ обвинительномъ акт – Любкой, требующей отъ купца впередъ деньги, допивающей коньякъ и пьяной, то такою, какою она теперь была передъ нимъ: въ широкомъ не по росту халат, съ измученнымъ болзненно желтовато-блднымъ лицомъ, съ тупымъ, похмльнымъ выраженіемъ, хриплымъ голосомъ и выбитымъ зубомъ.
«Это не она, не то милое, простое и, главное, любящее существо, которое я зналъ въ свой первый пріздъ у тетушекъ», говорилъ онъ себ.
Но кто же была та, которая сидла теперь передъ нимъ?
Вдь это была настоящая, живая женщина и, хотя ее прозывали Любкой, это была она, та самая Катюша. И мало того что это была она; эта женщина, такою, какою она была, была вся его произведенiе. Не было бы той ужасной ночи Свтлохристова воскресенья, не было бы этой женщины въ арестантскомъ халат, не было бы въ ея прошедшемъ этихъ пьяныхъ купцовъ и всего того ужаса, слды котораго такъ явно лежали на ней. Въ душ его шла страшная, мучительная работа. Вся жестокость, подлость, низость его поступка сразу открылась передъ нимъ, и та странная завса, которая какимъ то чудомъ все это время, вс эти 14 лтъ, скрывала отъ него его преступность, была уничтожена на вкъ. И онъ удивлялся теперь, какъ могъ онъ устроить себ эту завсу и прятаться за нее. Вс такъ длали, вс. Но хоть бы вс ангелы такъ длали, погибель была погибель, и причиной ея былъ онъ, и онъ не могъ не видть своего грха. На минутку ему пришла въ голову мысль о стыд передъ людьми, если вс узнаютъ его грхъ, но эта мысль только мелькнула въ его ум. «Пускай узнаютъ, – подумалъ онъ, – тмъ лучше. Не передъ людьми мн стыдно и больно, а передъ собой и передъ Богомъ, тмъ собой и тмъ Богомъ, которыхъ я зналъ прежде и которые забылъ и потерялъ».103 И вдругъ ему ясно представилась вся мерзость его жизни: бросить, погубить ту женщину, которая его любила и которую онъ любилъ, у которой былъ отъ него ребенокъ, и собираться жениться на другой, забывъ все это, и роскошно жить деньгами, получаемыми съ рабовъ за землю, и знать весь грхъ землевладнія и притворяться еще либеральнымъ и честнымъ.
И странное дло, какъ тогда, въ его первый пріздъ къ теткамъ, его стремленіе къ чистой брачной жизни связывалось съ планами служенія людямъ, уничтоженіемъ рабства и отреченіемъ отъ него, такъ и теперь мысль о своихъ обязанностяхъ къ этой несчастной Катюш связывалась съ мыслью объ исполненіи давно задуманнаго и сознаннаго плана. И мысль женитьбы на Алин показалась ему теперь одинаково преступной, какъ и вся жизнь его, поддерживаемая грабежомъ съ рабочихъ, пользовавшихся его землею. «Какъ мн жениться, когда я женатъ,