узнать, что такое война, получить новыя впечатлнія, не пропустить чего нибудь, что могло случиться съ нимъ тамъ. И онъ поступилъ въ полкъ, одлся въ мундиръ, простился съ друзьями, съ кузиной и похалъ на Дунай. По дорог онъ захалъ къ тетушкамъ.
* № 16 (рук. № 11).
«Что же это: большое счастье или большое несчастье случилось со мной? – спрашивалъ онъ себя и не находилъ отвта. – Всегда такъ, вс такъ», сказалъ онъ себ и, какъ будто успокоившись, пошелъ спать.
На другой день посл этой памятной ночи Шёнбокъ захалъ зa Нехлюдовымъ къ тетушкамъ, и они вмст ухали, такъ какъ былъ уже послдній срокъ для явки въ полкъ; Нехлюдову не пришлось больше видться съ Катюшей и наедин говорить съ ней. Ему, впрочемъ, и нечего было говорить съ ней и не хотлось этаго. Быть съ нею ночью, какъ вчера, онъ бы хотлъ еще разъ, но днемъ быть съ ней, говорить съ ней ему даже не хотлось: было совстно.
Въ душ его въ этотъ день и въ послдующіе, когда свже было воспоминаніе этой ночи, поднимались и боролись между собой два чувства: одно мрачное – отчаяніе за то, что затоптано, осквернено, на вки погублено чувство любви, совершено ужасное кощунство надъ этимъ чувствомъ, и оно безвозвратно потеряно; другое – самодовольство достигнутой цли и жгучія чувственныя воспоминанія.
Любви, той любви, которая переноситъ человка въ душу любимаго существа, совсмъ не было.
* № 17 (рук. № 7).
«Какъ я могъ быть такъ близорукъ, такъ просто глупъ, главное такъ ужасно жестокъ, – думалъ онъ теперь, вспоминая свое тогдашнее состояніе. – Вдь я же жилъ въ этомъ же тетушкиномъ дом 2 года тому назадъ. Гд же былъ я, тотъ хорошiй, чистый юноша, который тогда поцловался съ Катюшей за кустомъ сирени и потомъ такъ испугался этого поцлуя, что собирался уже жениться на ней?! Какъ это сдлалось, что вдругъ забылось все это, и на мсто этаго чистаго юноши появился тотъ веселый и жестокій зврь, чистящій ногти, употребляющій фиксатуаръ и одеколонъ, въ обтянутыхъ синихъ рейтузахъ?»
Одно объясненіе этаго было то, что въ этомъ юнош тогда эгоизмъ его, благодаря той сред, въ которой онъ жилъ, былъ развитъ до состоянія душевной болзни. Онъ видлъ и помнилъ только себя и свои удовольствія. <Кром того, онъ въ это время постоянно былъ занятъ и всегда торопился; всегда ему надо было поспвать куда-то. Если это не была служба, то это были другія дла. Потому, что онъ торопился, онъ не могъ помнить о другихъ. Для того же чтобы не помнить о другихъ, онъ всегда торопился>.184 Для того же чтобы не видть значеніе своего поступка, ему надо было только