вопросы, касающиеся политической жизни милетцев; но, как я подозреваю, это был лишь предлог. Фарнак тоже был приглашен – он уезжал на следующий день, о чем нам объявили; и карийке хотелось посмотреть на наши лица при прощании. Однако о порядках в Милете Артемисия спрашивала четко и взвешенно, и мне пришлось напрячь все свои способности, чтобы достойно отвечать.
Посреди разговора я вдруг обратил внимание на руки моей собеседницы, которыми она поглаживала подлокотники кресла, оплетенные стилизованными морскими змеями. Эти руки были слишком грубы для царственной особы – с мозолями, шрамами и обломанными ногтями; никакой уход, никакие масла не могли полностью уничтожить эти следы неподобающих знатной гречанке трудов. У Аместриды – да что там, у самого Ксеркса! – руки были гораздо нежнее.
Артемисия скоро заметила мои взгляды.
– Тебе чем-то не нравятся мои руки? – спросила она со своей привычной царственной прямотой, оборвав беседу о политике.
Я почувствовал, как загорелись щеки и уши.
– Предполагаю, госпожа, что ты искусная наездница и лучница, – сказал я. Это было рискованно: ну а если бы я ошибся?..
Однако Артемисия усмехнулась и быстро поднялась с места.
– Собирайся! Поедем на прогулку! – воскликнула она, тряхнув волосами, которые сегодня были распущены.
Я взглянул на Поликсену. Она с улыбкой кивнула, поняв, что ее не приглашают; и, поднявшись, пошла прочь. Однако, перед тем, как скрыться, жена бросила на меня и Фарнака напряженный взгляд.
Я понимал, что это значит, – отправиться на прогулку на виду у всего города: я, Питфей Хромец, в обществе самой царицы и человека, который совершил тяжкое преступление против Ксеркса! Однако Артемисия бросала мне вызов, и я не мог не принять его.
День был ветреный, прохладный. Я надел шерстяной кафтан и штаны – мне пришлось одолжить одежду у Фарнака, я еще не успел запастись всем нужным. Для нас приготовили лошадей; разумеется, царицу сопровождала также охрана, пятеро конных стрелков. Это были все те же карийцы в персидском платье: должно быть, Артемисия предпочитала не персов, а соотечественников, разделявших ее образ мыслей.
Сама Артемисия тоже оделась по-мужски – по-азиатски: в темные кожаные штаны и такую же рубаху с кольчужными накладками. Такой наряд шел ей не меньше, а то и больше, чем женское платье! У нее даже походка изменилась, сделавшись по-мужски размашистой, немного раскачивающейся; Артемисия двигалась как всадник или моряк, привычный удерживать равновесие в непогоду. Волосы она заплела в одну косу, а за спиной у нее, как у всех ее воинов, висели лук в налуче и колчан со стрелами.
Я почувствовал себя ужасно неловко в таком обществе. Даже женщина здесь превосходила меня своими мужскими умениями!
Но Артемисия была единственной в своем роде: не следовало забывать об этом. И я взобрался на старушку Парфенопу и последовал за карийкой, готовясь восхищаться и ужасаться.
И было чему! Еще в пути я заметил, что Артемисия превосходно держится