По обрывочным рассказам бабушки он знал, что у отца начались неурядицы с деньгами, после чего он пристрастился к джину. Потом несколько раз потерпел сокрушительное поражение в палате общин. Все это сделало его раздражительным, желчным, подверженным вспышкам гнева. Того, прежнего отца, Фредди любил до сих пор.
Ему было всего двенадцать. Он еще не знал, что месть отцу не возникла на пустом месте, из-за мелких обид. Она накапливалась постепенно, год за годом. А случай с Дафной стал последней каплей.
Он вернулся к себе в комнату и снова лег. Страх не оставлял его. Фредди боялся, что к нему явится стенающий призрак отца или толпа демонов с вилами. Но никто не приходил. В доме было тихо. Тишина и глубокое облегчение при мысли, что ни он, ни Дафна с Бингом больше уже никогда не подвергнутся истязаниям. Когда небо над Лонгмаршем посветлело, Фредди закрыл глаза и уснул.
Спустя несколько недель после отцовских похорон Фредди завтракал вместе с матерью. Она все еще носила траур.
– Представляю, Фредди, как тебе тяжело сознавать, что у тебя больше нет отца, – сказала мать, глядя не на него, а в окно.
– И совсем не тяжело, – ответил он, намазывая масло на ломтик хлеба.
Мать повернулась к нему. Ее глаза округлились, и хотя она была неподвижна, словно каменная статуя, Фредди почувствовал, как она отпрянула. Он прижал ладонь к груди, проверяя, бьется ли сердце. Ему становилось все легче. И душа не болела, как поначалу. Фредди улыбнулся и погрузил хлеб в яичницу.
Скрипач доиграл прелюдию Шопена. Вместе с последними звуками погасли и воспоминания Фредди. Он бросил музыканту несколько монет и вошел в отель. Он думал об Индии, об их бутафорской женитьбе, куда он вскоре ее втянет. Рука инстинктивно прижалась к груди. Вся эта затея почти не вызывала у него боли.
Все фигуры выстроились на нужных местах. Он готовился к эндшпилю. Через неделю он сделает последний решительный шаг, отправившись в Лонгмарш, и одержит победу.
Годовой доход в двадцать тысяч фунтов значительно облегчит его жизнь.
Фиона в ночной сорочке стояла перед зеркалом большого шкафа, раскрасневшись от напряженного выбора наряда. Ее чулки и нижняя юбка валялись на полу. Фиона с беспокойством посмотрела на серебряные часы, тикавшие на туалетном столике. Она снова опаздывает. Было всего семь утра, но это ничего не меняло.
– Джо, какой надеть? Розовый или клетчатый? – спросила она, держа перед мужем два жакета: шелковый и сатиновый.
– Ни тот и ни другой, – ответил Джо, подойдя к ней сзади и поцеловав в затылок.
– Джо, дорогой, мне нужно ополоснуться в ванне. От меня потом разит, как от грузчика. Отойди.
– А я люблю, когда ты вся вспотевшая, – сказал он, возясь с пуговицами ночной сорочки. – Такая теплая, соленая и вкусненькая…
– Ты говоришь обо мне, словно о кульке с чипсами.
– Ты почти такая же вкусная.
– Почти!
– Фи, я люблю тебя, но чипсы есть чипсы. – Он расстегнул сорочку и взял в ладони потяжелевшие груди