я покидаю Авальсснес.
– Ой! – вскрикнула она, и жилы на ее тонкой шее напряглись. – И куда ты отправишься?
– Воевать с саксами.
– Ты? – Агада сглотнула ком в горле. – Значит, ты не скоро вернешься.
– Да. Я пришел проститься.
Она кивнула, плотно обхватив себя за плечи.
– Ты делаешь мне честь.
– Нет, Агада, – возразил Гейрмунн, подходя к ней. – Это ты делаешь мне честь.
В глазах женщины блеснули слезы.
– Хамунн отправится с тобой?
– Нет.
Гейрмунн не помнил, когда Агада в последний раз видела его брата. Счет шел на годы. У него не было ни времени, ни желания отягощать ее всей правдой своих изменившихся отношений с братом.
– Хамунн останется здесь, – просто сказал он, – с конунгом Хьёром.
– И с матерью, – добавила Агада.
– Да, и с конунгой, – помешкав, подтвердил Гейрмунн.
– Так и должно быть. – Агада качнула головой, смахивая слезы. – Когда ты уезжаешь.
– Сегодня утром.
– Так рано?
– Все решилось минувшим вечером. – Объяснять причину поспешного отъезда ему тоже не хотелось. Вместо этого Гейрмунн махнул в сторону конюшни. – Я оставляю тебе свою лошадь.
– Что? – У Агады округлились глаза. – Гейрмунн, я не могу принять…
– Можешь. Жеребца зовут Гармр, но, невзирая на имя, нрав у него покладистый. Если он тебе не понадобится, продашь. И еще. – Гейрмунн достал из-за пояса мешочек с серебряными монетами и вложил в ладони Агады. – Возьми.
Агада замотала головой, пытаясь оттолкнуть подарок.
– Гейрмунн, я не хочу…
– Бери. Пожалуйста, возьми. Жаль, что мне больше нечем тебя одарить. За то, как моя мать обошлась с тобой, ты заслуживаешь гораздо большего.
– Она не… – Агада отстранилась, оставив деньги в руках Гейрмунна, и оправила сарафан. – Все давно решилось. Конунга загладила свою вину.
Но не всякую несправедливость, не всякую душевную рану можно исправить мерой серебра и золота, какую бы цену ни назначали за них на альтинге.
– Тогда прими это как мои подарки, – сказал Гейрмунн. – Серебро и Гармр не исправят случившегося. Они – знак моего уважения и благодарности тебе как моей первой матери.
– Гейрмунн! – Агада оглянулась по сторонам, словно желала удостовериться, что их не подслушивают. – Ты не должен так говорить.
– Я говорю то, о чем давно собирался сказать, – возразил Гейрмунн, хотя слова пришли на ум только сейчас. – Агада, тебя никто не обязывал возиться с нами, как со своими детьми. – Он махнул в сторону дома. – Лодхатт отказался, и я его не виню. Но ты не отказалась, и благодаря тебе я стал таким, какой есть.
Агада склонила голову и молчала, словно взвешивая следующие слова.
– Когда я вижу тебя, то чувствую гордость. Такую же, как за родного сына.
К глазам Гейрмунна подступили слезы. Он вдруг понял, что пришел не только говорить, но и слушать.
– Я и дальше дам тебе повод гордиться