Вначале была любовь. Философско-исторический роман по канве событий Холокоста. Том II
частью порядка и иерархии, ощущает и понимает это, и именно как такая часть, способен ощутить и понять и тех, кто внизу, и тех, которые находятся на самом верху. Да по большому счету – они все, каждый на своем месте – тени фюрера немецкой нации Адольфа Гитлера, посланного нации судьбой и предназначенного не просто поднять ее с колен и спасти ее, а навсегда утвердить ее величие, ведь великие исторические моменты – это именно те, в которые предназначенная судьбой личность находит отклик в умах и душах миллионов, и подобное мгновение сейчас пришло и призвано стать вечностью. Они – люди дела и долга, каждый на своем месте – искры разящего сияния великой немецкой нации, он чувствует это глубоко, и это ощущение делает его на своем мести и уровне несгибаемым. Да, в нем есть эти остатки «версальского пораженничества», шока перед унижением, вошедшего в душу военного и послевоенного поколения, это верно, и он в этом не виноват, и он работает над собой как немцем, учиться разбираться в себе и капля за каплей вытравливает всё это из себя. Так что именно на своем, чиновничьем и полицейском, уже значимом, но пока еще не входящем в высшие слои иерархии месте, при своем среднем звании в структуре СС, он ощущает себя талантливым и нравственно значимым, и уважает себя, и кажется себе иногда гораздо большим художником, чем все эти «челли» и «мелли», или как их там, и близким истине делами и жизнью, и уж конечно – гораздо более близким к ней, чем те червяки в очках, которых он сгреб в охапку и отправил в Заксенхаузен, обвел вокруг пальца как малых и глупых детей. Вообще, если представить, что всё это сейчас делает и проходит в судьбе он – три месяца назад просто ревностный глава регионального гестапо, захватывает от ощущения возможностей и перспектив дух, и не верится, и понимаешь, что конечно нужно было отправиться в кампанию со всеми ее тяготами и терниями, и нужно суметь подняться над таким понятным для немца чувством любви к дому и быть готовым еще какое-то время поскитаться по закоулкам Европы. И не надо смущаться высоких слов. Да, он служака и иногда говорит не своими словами, но говорит именно то, что чувствует, и теми словами других, звуки и смысл которых глубоко запали ему в душу и стали плоть от плоти его, в конечном итоге – у него две университетских степени и никто никогда не имел права и причин назвать его серым умом человеком, и у него есть чем понять то, что он понял. Да, да – он служака и человек дела и долга, он практик и привычен закатывать рукава, он умеет погружаться в яму дерьма и крови, если этого требует долг, и в этом единственный и высший талант, нравственный талант. Однако – он, говоря по чести, всегда был практически равнодушен к искусству вообще и к музыке в частности. Та нарисованная каким-то итальянцем Мадонна в Цвингере тем его и поразила, он помнит, что была по-женски красива и даже нарисованной пятьсот лет назад на куске доски вызывала желание,