Вначале была любовь. Философско-исторический роман по канве событий Холокоста. Том II
об этом групенфюрера. Секретарь кивает, вскидывает руку, щелкает каблуками.
Он должен еще много и долго учиться делу, работать над собой. Всё это в конечном итоге его самый очевидный должностной проступок, его прямая недоработка. Строго говоря – он должен был бы получить письменный выговор и хороший нагоняй с бранью от Беккера. Ему безоговорочно доверяет высшее руководство генерал-губернаторства, он отвечает за безопасность высших чинов, в том числе и берлинских, если говорить об Зейс-Инкварте, а он позволяет на своих глазах произойти такому. Если это станет известно – его авторитет вызовет сомнение, а это станет известно. Надо подумать, что с этим делать, как это подать. Как он вправду мог упустить, что хотя бы один человек из списка, но всё же избежал ареста? Почему ему не доложили? Или доложили, а он на волне куража от успеха не придал значения, забыл? Ладно, не был арестован – исчез. Исчез – значит прячется, а речь идет к тому же о еврее, при всей жесткости и четкости уже принятых против евреев мер. Значит – кто-то организованно помогает, потому что еврею, да к тому же по всем статьям известному в Кракове, нынче спрятать концы в воду очень и очень не легко. Значит – структура, умысел. Оно? Весьма похоже. И что с этим со всем делать?
А она! Легла под еврея, шлюха польская, отродье, ничтожество – при такой красоте и внешности, под еврея! Фу, мерзость. При этих мыслях глаза оберштурмбаннфюрера начинают сверкать бесконечным презрением. Ладно бы какая-то провинциальная бездарная бабенка из предместья, которой лечь под еврея – единственный путь как-то устроить жизнь, если еврей влиятелен и богат, среди немок есть такие случаи, и с подобным беспощадно борются. Немецкая женщина, предавшая свое происхождение и национальное достоинство, не имеет права продолжить немецкий род. А тут, гляньте-ка: «королева», «мадонна с итальянского полотна», которую кладет под себя еврей – оберштубманнфюрер зло и весело смеется в мыслях. Фу, дрянь какая, вот ей-богу! Она вместе с этим потеряла для него чуть ли не половину своей привлекательности. Всё же поляки – ей-богу, низшая и ничтожная нация, если их женщины, да еще такие, на подобное способны. А что всё это значит, если вдуматься трезво? Двадцати восьмилетняя красавица-пианистка и сорокалетний профессор? Карьерные соображения? Навряд ли, или же не только они. Любовь? Может быть, насколько применимо само слово. А может быть – работа в одной структуре и легенда прикрытия. Вполне. А может быть – одна из тех связей, которые так часто рождаются в работе: тесной, полной риска, идейно мотивированной, ему ли не знать подобных случаев. Вот это тоже очень вероятно. А если соотнести всё это с обликом «герра профессора»? Эх, ты ж черт, какая картина-то вырисовывается, прямо разбирает интерес, и азарт настоящей работы просыпается! Отверженный большим раввином сын-еврей, печатающий в изъеденной евреями стране антиеврейские статьи, выступающий